Когда она бодрствует, то у меня нет совершенно никакого желания что-то предпринимать. Руки не поднимаются. Из зоны моей видимости просто куда-то исчезает смысл. Я сегодня писал, что без тебя пусто. Без тебя всё бессмысленно. И я просто тупо пялился в монитор на студии, ожидая записи. Записи, в которой тоже, по сути, нет смысла, кроме грошового заработка. Задумываешься, что это никому не нужно. А мне и подавно. К тому же жадное томление по тебе, любимая, совсем рассеивает. Я не люблю быть таким. Но поневоле иногда бываю. В такие минуты я не вижу абсолютно никакого будущего. Это отвратительно. Тут уже собираешься с силами, чтобы просто не рехнуться. Потом заходишь в аптеку, хочешь одну пилюлю купить, но одна дороже комплекта из двух. Берёшь пару, прикидывая с сожалением, что этот случай лечения не последний. Пригодится. И вот ты приходишь в «Сабвэй», заказываешь кофе, чтобы скоротать время, а заодно использовать стаканчик в качестве ёмкости для воды, чтобы не пить из бутылки Окси, дабы избежать риска её заразить. Ведь моя девочка и так многое переживает. Ей болеть нельзя. У неё много планов и целей… А потом…

Потом видишь женщину средних лет с дорожным чемоданом. Она заказывает еду и садится. Неумышленно ловишь её разговор по телефону с домом. Она интересуется у детей, сделали ли они уроки. Потом из услышанного делаешь вывод, что она в командировке. И очень скоро вернётся к семье. И представляешь, каково это будет. Как её встретят. Для более убедительной картинки проецируешь ситуацию на себя. И я вижу, как ты возвращаешься из танцевальной командировки домой. И я тебя очень рад видеть. И дети бегут к тебе, перебивая криками друг дружку: «Мама, мама!» Я улыбаюсь, ожидая своей очереди. Я снимаю с тебя верхнюю одежду. Я помогаю тебе разуться, попросив детей временно от тебя отстать. Потом мы сидим за столом, ужинаем. Все вместе. Разговор хаотичный, так как малышня мешает поговорить, встревая с глупостями. Это не страшно. Уложив их спать, мы остаёмся наедине. Я наливаю тебе бокал красного сухого. Себе виски. Мы лежим в удобных креслах, и ты, расслабившись, рассказываешь мне о поездке. Я так и не научился не ревновать. Но ты рядом. И я счастлив. Я хочу тебя. И спрашиваю, есть ли у тебя силы. У тебя их нет, но ты тоже хочешь. Поэтому всё случается. Просто я беру процесс полностью в свои руки, начав с массажа. Мы спим. Мы вместе…

И вот, вернувшись в реальность, я понял, что на несколько минут госпожа Апатия потеряла надо мной свою власть. Пора идти заказывать тебе сэндвич. Чтоб был тёплым. Так как уже 22:27.

Дорогая! Надеюсь, тебе сейчас спокойно и комфортно. И ты в глубоком сне гуляешь со мной по ночной поляне, которую освещают сказочные светлячки. Мы держимся за руки. Держать тебя за руку – это удовольствие. А когда ты держишь меня под руку – это топ. Когда я тебя обнимаю, я чувствую, что обнимаю весь мир. Ты мой мир. Мир, который мне нужен. Ты – тот самый мир, который мне нужен. Я не способен это объяснить. Я просто это чувствую. Я просто люблю. Тебя. Моя девочка… Моя Окси…

Мистер Некто закурил сигарету и тут же встретил недовольный взгляд пилота «кукурузника», который стремительно шёл на посадку в окрестностях Палопо. По данным источников, второй элемент артефакта находился на вершине индонезийских гор, что отделяют городок от остального мира. Некто погрузился в себя и угрюмо смотрел на живописный пейзаж через стекло иллюминатора. После случая в пещере он стал менее жизнерадостным. Контакт с первой найденной частью артефакта выбил его из колеи, и он испытывал странное опустошение в груди, похожее на дурное предчувствие, ранее ему не знакомое. Учёный (а мистер Некто относил себя, в частности, и к этой специальности) испытывал тягу к своей находке. Это напоминало зависимость, вредную привычку. Увиденное им после встречи с русалкой оставило на душе настолько глубокий отпечаток, что даже факт «знакомства» с мифическим существом казался ему делом обыденным, пустячным. Некто никак не мог сосредоточиться и боялся предположить, с чем ему придётся столкнуться ещё.