От яркого света Катя открыла глаза. Она не сразу поняла, где находится, и что с ней произошло. Её знобило, сильно хотелось пить. Она увидела врачей и самого зав. отделением, которые с удивлением смотрели на неё. Чуть дальше толпились медсёстры и сиделка Кирилловна. Зав. отделением посмотрел на часы и сказал вполголоса:

– С возвращением, сударыня. Мы уж и не чаяли… Живуче женское племя!

Он пощупал у больной пульс, потом строго сказал присутствующим:

– Что уставились? Не в зоопарке…! – Затем, взглянув на Кирилловну, сказал, – Дайте ей воды. Я позже зайду.

Катя чихала не переставая, пока сиделка не подала ей стакан с водой.

– Ничего, деточка, это скоро пройдёт… – успокаивала её Кирилловна, – Так всегда бывает, поверь мне, я за сорок лет всякого насмотрелась.

Катерина постепенно приходила в себя, озноб прекратился, лишь немного кружилась голова.

– Спасибо, – сказала женщина, возвращая пустой стакан сиделке.

– Ну что, побывала дома? – прищурясь спросила Кирилловна.

– Что? – опешила Катерина, – Вы это о чём?

– Об этом самом… – улыбалась Кирилловна, – Здесь многие через это прошли и ничего… Многие-то не вернулись, там остались.

– Где это… Там? – осторожно спросила Катя.

– На том свете, девочка, где же ещё… И на твою долю выпало, да знать время ещё не пришло, вот тебя и вернули.

– Но меня там никто ни о чём не спрашивал…

– Кто же о таких вещах спрашивать-то станет? Вернули – вот и радуйся.

– Мне особенно радоваться нечему, да и жить больше не хочется.

– Что ты! – замахала руками сиделка, – Господь с тобой! Такая молодая, жить да жить ещё! Детки-то есть у тебя?

– Нет у меня деток…. И мужа нет…

– Так родишь ещё! Сколько тебе годков?

– Тридцать пять.

– Родишь. Говорю тебе, родишь… Помяни моё слово!

– Я спросить хочу, – начала Катя, – Почему вас все Кирилловной зовут? Имя-то у вас какое?

– Да какие у нас имена, – махнула рукой сиделка, – Сиделка, санитарка – известное дело! Подай, прими и выйди вон. Вообще-то Марией крестили, да. Можешь звать меня Мария.

– Просто Мария? – улыбнулась Катя.

– Мария, Мария, как есть Мария! – засмеялась женщина.

– Как живёшь, Мария? Родственники есть?

– Как? – Верой и надеждой… – вздохнула женщина, – Мне не везло с родственниками, зато везло на соседей.

– Пенсии-то хватает?

– Какая пенсия?! Меня вроде, как и в живых-то нет, – прослезилась женщина, – Здесь-то я на нелегальном положении. Жалованье мне не платят, а я всё равно хожу, не могу вас бросить. Кто же поможет вам горемычным? Убрать-то вон некому, помыть, постирать… Заэкономились совсем, окаянные! Питаюсь и живу при больнице. Еды много остаётся, что больные не съедают – я беру.

– И давно ты здесь на нелегальном положении?

– Больше года, – вздохнула Мария и, махнув рукой, с интересом взглянула на Катю, – А как родительница твоя? Что говорит?

– Ничего не говорит. Она даже не знает, что я в больнице.

– И про диагноз не знает?

– Нет. Я не рассказывала пока…

– Вот оно что… – задумалась Мария, – А я смотрю, всё одна, да одна, не передач, ни посетителей… Ясно. Ты ей обязательно всё расскажи, – немного помолчав, сказала Мария, – Пусть помолится. Материнская молитва со дна моря достанет!

– Не знаю, – задумалась Катя, – Может быть… Потом…

– Хоть бы письмецом её осчастливила что ли?! Мать всё-таки!

– Душе страшно! – Катерина испуганно взглянула на Кирилловну, – Не знаешь, когда и от чего умрёшь.

– Неважно от чего умрёшь, главное – для чего родился! – уверенно сказала сиделка, – Ты уж там, как знаешь, а весточку матери пошли.

Кирилловна обняла Катю, и они молча сидели на больничной койке. В этот момент каждая из женщин думала о своём. Сиделка вспомнила покойного мужа Василия и погибшего в автомобильной катастрофе сына Петю. Вспоминала свою прежнюю, относительно спокойную, жизнь. Трудовой коллектив, больные, с их заботами и переживаниями, крепкая семья – всё это создавало мощную, непоколебимую точку опоры, внушало ощущение сопричастности всем происходившим на Земле событиям, частью которых она, безусловно, являлась. Теперь же ей было страшно оставаться один на один с огромным, враждебным, эгоистичным миром, в обществе, теряющем последние нравственные устои.