«Значит, не знал, что Лида там живет», – с удовлетворением подумал Якушевский.

– Вот, господа офицеры, и весь мой сказ, – довольный, что так складно все изложил, сказал полковник. – Теперь можно бы и коньячку пригубить, да где же «Багратиона» раздобудешь?

– А я видел в магазине на Садовом! Недалеко, за углом. По-моему, семь звездочек, – сказал оживившийся Филин.

– Таких не бывает! – лениво высказался знаток «Багратионов».

А Ушан показал им кулак. Не очень большой, но увесистый.

Филин увял.

На этот раз консьержка была на посту. В чистеньком, когда-то модном платье, она выглядела как ушедшая на пенсию учительница младших классов.

Кивнув на приветствие Лидии Павловны, она прошептала:

– Каждый раз с новым кавалером.

Но кавалер-то был новым только в ее воображении, а может, глаза подвели? – перед нею был все тот же Якушевский. Но в прошлый раз он выглядел деловым и строгим, а нынче сиял, как масленый блин.

В словах консьержки не чувствовалось осуждения. Лишь легкая зависть.

Первым делом Лида открыла окна. По просторным комнатам загулял свежий ветерок. Они пили черный кофе и счастливо смеялись, как дети, проводившие родителей в долгую поездку. И пили коньяк, «Багратион». Коньяк напомнил Дмитрию разговорчивого попугая.

Чуть позже, когда Дима раздел смеющуюся и слегка сопротивляющуюся Лиду, он снова вспомнил про попугая. «И что бы сказал он, увидев нас вместе? Да за таким занятием?»

Про Глафиру он даже не подумал. И Глафира о нем не думала. Дмитрий бы сильно удивился, узнав случайно, о ком думала она. Было, правда, одно обстоятельство, которое добавляло каплю горечи в радужное настроение Якушевского: он нарушал все мыслимые запреты, перечисленные в Уставе внутренней службы. Но что делать – если очень хочется?

А Ушан в это время играл с генералом в шахматы. Судя по сияющим глазам, он выигрывал. Соперник же был мрачнее дождевой тучи. И сердился. Кто-то позвонил ему в это время по мобильнику.

Он долго слушал молча, а потом сказал недовольно:

– Короче! Объяви ему последнее предупреждение. Если это повторится – пойдет в хозчасть, полы подметать. – И, отключившись, буркнул: – Вот балаболка! Учу-учу краткости – все без толку! Разводят турусы на колесах. – И сердито посмотрел на полковника.

– Ты имеешь в виду какую балаболку? – спросил тот.

– А ты… Ах да, целый курс в Тимирязевке!

Расставляя фигуры для новой партии, Ушан сказал:

– Пора бы моему Филину капитана дать.

– А он, что, все еще старлей? А гонору-то, гонору! На двух генералов хватит.

– Молодой, прыткий. Но без гонору. Скромняга.

– А как он к полиции относится?

– Как и я.

Начальник Угрозыска поиграл густыми, начинающими седеть бровями. Потом буркнул:

– Принеси мне на подпись представление. Вот ведь! Столько грошей потратили на вывески и штампы, а что изменилось?

– Тебе лучше знать. Это ты с реформатором в одной группе учился.

– Ты бы тоже учился вместе, если бы не Тимирязевка.

– Да уж! Я бы генерал-полковника получил. Не то что некоторые «лампасники».

Он был не совсем прав. Начальник Угрозыска надевал форму только на торжественные построения.

– Посмотрим, посмотрим, – не остался в долгу генерал. – У тебя раскрывать уголовные преступления получается лучше, чем играть в шахматы.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил полковник и двинул пешку.

Е2, Е4.

А попугай Павлуша, нахохлившись, сидел на жердочке в своей большой клетке и ни с кем не разговаривал. Все ждал, когда вернется доцент Мамыкин. А тот все не возвращался и не возвращался. Постепенно Павлуша позабыл почти все слова и только иногда, словно проснувшись от долгого сна, пускал нечто нецензурное. На радость случайно заскочившему в дежурную комнату сотруднику.