– Чего их, товарищ капитан, на отдыхе держать? Пускай танки драют. От трудотерапии больше пользы.

В этот год в связи с формированием дивизии в летние лагеря не выезжали, но в конце ноября командующий округом генерал-полковник Павлов объявил о начале учений, в ходе которых должны были отрабатывать боевое взаимодействие стрелковых дивизий с танковыми бригадами. Рота Гордеева по итогам учений была признана лучшей. На отлично прошла двухкилометровую танковую директрису, поразила все цели. Техника работала безотказно. По итогам учений на общем построении командиров командующий округом вручил Гордееву именные командирские часы, пожал руку и, обняв, шепнул:

– Молодец, сынок. Побольше бы нам таких командиров.

В начале августа сорок первого года Гордеев узнал, что по постановлению военного трибунала генерал-армии Павлов был расстрелян. Тогда он вспомнил этого физически крепкого, с крупным волевым лицом, начисто бритой головой, буравящим взглядом человека, от которого исходила мощная энергия. И он, Гордеев, по-человечески жалея генерала, так и не смог дать себе ответ: виноват ли был Павлов в полной дезорганизации управления войсками округа, в огромных потерях личного состава, боевой техники, складских запасов боеприпасов, горючего и продовольствия?

По итогам боевой и политической подготовки в сороковом году роту Гордеева признали лучшей в бригаде, а ему досрочно было присвоено звание капитан. Лейтенантами стали Клюев и Шумейко. Лейтенанта Бузова наградили почётной грамотой командира корпуса.

В конце декабря Гордеева вызвал к себе парторг их только сформированного 43-го танкового полка и с ходу предложил вступить в ряды ВКП (б).

– Ты, Гордеев, хотя и молодой ещё, но вполне состоявшийся командир, с большим боевым опытом. Партии такие люди нужны. Пиши заявление. Я за тебя поручусь и, думаю, начштаба дивизии подполковник Зайцев тоже. Согласен?

Гордеев отказаться не мог, хотя и очень хотел. Отказ был равносилен концу карьеры.

– Так точно, товарищ старший батальонный комиссар, – горячо выпалил Алексей, артистично придав лицу выражение крайнего удивления и безмерной радости. – Благодарю за доверие!

Написав заявление, он, поглощённый служебными делами, на какое-то время забыл об этом. Но время шло, а никакого движения не было. В конце января сорок первого года Алексей, повстречав парторга, спросил, когда его пригласят на партбюро полка? Комиссар замялся, пряча глаза, но всё же честно сказал:

– Слушай, Алексей, у тебя ничего не было с начальником особого отдела полка Бригадзе?

Гордеев от удивления не знал, что ответить и с минуту задумался.

– Никак нет, товарищ старший батальонный комиссар, я с ним ни разу не общался. Видел только на совещаниях в штабе.

– Похоже, какая-то кляуза у него на тебя имеется. На твоём заявлении о вступлении в партию он написал: «Пока отложить».

– Ну, так и ладно, – улыбнулся Гордеев, – я ведь не спешу. Подождём. Если надо, разберутся.

Они расстались, пожав друг другу руки, и парторг, озадаченный спокойствием ротного, сам успокоился. «Оно и верно. Пусть разбираются». Алексею же после этого разговора стало как-то муторно на душе, неуютно, порой казалось, некоторые люди отворачиваются от него, что изредка он ловит на себе осуждающие взгляды. Но так ему только казалось. Обида и молодое честолюбие были тому причиной. И, конечно, тревога, занозой сидевшая после того разговора со старым знакомым чекистом в столовой окружного управления автобронетанковых войск.

После одного из еженедельных совещаний командного состава в штабе полка, когда командиры гурьбой повалили на улицу покурить, Гордеева окликнули: