– Как депрессия? Вот так, приступом?

– Да. Ничего не хочу. Ни рулить, ни жить.

– Ты мне это брось. Рулить у нас больше некому, у меня прав нет, одни обязанности. И жить за нас с тобой тоже больше некому.

Лев завёл машину, и мы поехали дальше.

Не прошло и пяти минут, как авто подскочило, ударившись обо что-то днищем. Лёва снова резко затормозил. Мы остановились у края дороги. Вышли. За машиной тянулся след жидкости. Он заканчивался у канализационного люка, чья крышка была повёрнута ребром вверх.

К люку уже мчалась следующая жертва – оранжевый Рено. Мы со Львом замахали руками, закричали «Стой!», но было уже поздно. Нам-то ещё повезло – мы ехали на Ладе-копейке. А бедолагу француза с его низкой посадкой почти разорвало пополам.

– Теперь, – сказал Лев, – у меня вдвойне депрессия.

– Да брось! – возмутился я. – Нам только чуть-чуть поцарапало днище. Посмотри на водителя Рено, вот у кого должна быть депрессия. Не у тебя.

– Тут не в аварии дело. Всё просто очень плохо. Страшно.

– Да что страшно, можешь ты мне объяснить?

– Ты не поймёшь.

– Ты сам понимаешь?

– Не до конца, но достаточно.

И мы поехали дальше. Абсолютно все светофоры горели красным. ГАИ поджидала нас на каждом углу, хотя и не беспокоила. Ниоткуда образовывались пробки. В свой район мы вернулись поздно.

– Как твоя депрессия? – спросил я Льва.

– Прогрессирует.

– Ну выспись хорошенько, завтра пройдёт.

И я ушёл домой. И был новый день. И в этот день Лев перестал отвечать на телефонные звонки. Все друзья беспокоились за него. А я беспокоился меньше всех, поскольку не верил в депрессию. Как я и ожидал, через несколько дней всё прошло. Прежний Лев вернулся. Казалось, он стал более сдержанным и вежливым, однако всегда с тех пор был в хорошем настроении.

А потом, много лет спустя, когда я уже жил в Питере, депрессия настигла меня. И я понял, о чём тогда говорил Лев. И это было печально и действительно страшно. И когда я говорю «действительно страшно», я не преувеличиваю. Потому что некуда преувеличивать. Представьте, что страх высоты, страх темноты, и страх опозориться на публике объединились в один всеужасающий Мегастрах. Это я сейчас ёрничаю, но тогда, повторюсь, было действительно страшно. Беспричинный ужас давил и сжирал меня, пока вдруг ни с того ни с сего мне не позвонил Лев. Мы не общались полгода и тут он внезапно звонит. Страшно? Страшно. Я пересилил себя и взял трубку.

– Алло.

– Привет, старик. Как ты?

Голос его спокоен и добр. Но в то же время мне кажется, что Лев знает, что со мной. Откуда он знает?

– Депрессия, – отвечаю. – Знаешь, как это бывает?

– Ох, это да, – говорит Лев.

И, к моему удивлению добавляет:

– Поздравляю.

– Это ты мне?

– Конечно.

– С чем же тут поздравлять?

– А ты ещё не понял? Как же вовремя, оказывается, я тебе позвонил!

– Боюсь, ты что-то путаешь, старик…

– Нет-нет. Ничего не бойся, – так же спокойно отвечает Лев. – Вот что. Я послезавтра буду в Питере. Хотел тебя попросить встретить меня в аэропорту. Теперь же я на этом настаиваю!

От неожиданности я сказал:

– Нет проблем.

Хотя проблемы, конечно, были. Они заключались в том, что уже три или четыре дня я не вылезал из постели. Как в детстве, после ночного просмотра «Секретных Материалов», мир за пределами одеяла казался страшным и населённым одними лишь монстрами. Причём, если в детстве они жили только в темноте, то сейчас, казалось, не чурались и света. И даже одеяло теперь помогало слабо. Помню, я ещё решил расслабиться за чтением Буковски и открыл рассказ наугад, а это оказалось «Одеяло». История о том, как одеяло хотело прикончить своего хозяина. Стало ещё хуже. Но самое страшное – казалось, что теперь так будет всегда.