Не дождавшись брата, Толя вышел во двор и громко закричал:

– Илька! Илька, прибью!

Но, не получив ответа, выругался и ушёл на улицу.

Оставшись один, Илья решил пойти на конюшню. Он по утрам, если не было большого задания от матери по хозяйству, ходил туда, чтобы напроситься с кем-нибудь из конюхов отвести лошадь на луг, поехать без седла. Таких лошадей было всегда две. Они всю ночь возили воду на фермы. Утром их меняли другие. Усталая животина была послушна и не спеша брела по дороге, даже не замечая маленького седока.

Конюшня – длинный глиняный сарай без окон, крытый соломой, притягивал Илью своей полутьмой и пьянящим запахом конского пота. Когда он входил в его мрак, дальние, всегда широко раскрытые ворота казались ему выходом в неведомый мир, где свободно скачут огненно-гривые кони, а он бежит рядом с ними, как равный.

В конюшне было пусто. Даже денник, где стоял гнедой жеребец колхозного председателя Сафрона-пасечника, пустовал. Лишь ласточки и воробьи деловито летали под соломенной крышей.

«Значит, все кони молотят», – понял Илья и пошёл на ток.

Дорога уходила в поля. Слева разлилось жёлтое половодье вызревшей ржи. Справа стеной высилась кукуруза. Земля на дороге крепко прогрелась и, казалось, что это от неё исходит жар, который пропитал воздух, заставил поникнуть жёлтую рожь и уже начал угнетать неприступную кукурузу, листья которой тоже поникли, прихваченные желтизной. Только острые початки, выбросив наружу коричневые чубы, гордо смотрели в небо.

У противоположного берега золотого моря медленно плыла жнейка, жадно размахивая большими крыльями, словно хотела взлететь. За ней, будто из глубины на гребень жёлтой волны, выныривали белые косынки – это женщины вязали снопы.

Впереди, в двух шагах, заигрывая с мальчиком, две

молоденькие трясогузки семенили короткими ножками. Когда же Илья приближался к ним очень близко, и казалось, что уже может схватить одну за беспрерывно пляшущий хвостик, птички перелетали на метр вперёд, и снова бежали по песку. И мальчик решил, что эти серые птахи сопровождают его, чтобы он не заблудился…

Всё вокруг жужжало и стрекотало. Наглый серый слепень норовил усесться Илье на руку, а тот безуспешно пытался прихлопнуть кровососа. И это походило на игру.

Из ложбины на пригорок вдруг выскочила жнейка. Её тянули две гнедых кобылы. Жнейка, опускала крылья на стебли ржи, как кавалерьст саблю. А те безучастно и покорно сминались под безжалостными ударами. За скрипящей машиной по свежему покосу на негнущихся ногах бежал вороной четырехмесячный жеребёнок, скучно повесив голову, увенчанную большой белой звездой во лбу. Увидев Илью, маленькая лошадка остановилась испуганно. Но, должно, поняв, что перед ней такое же дитя, как и самоё она, заносчиво изогнула шею дугой, завернула голову в сторону, и, задрав трубой, коротенький чёрный хвостик-метёлочку, стремительным, горделивым галопом, проскакала рядом с мальчиком, обгоняя жатку…

На току, трактор с большими задними колёсами, утыканными острыми треугольными шипами, недовольно бухтел. От него к огромной молотилке, похожей на хату, только без крыши, тянулась змеёй широкая лента, беспрерывно качаясь и норовя соскочить. Машина тряслась, дёргалась множеством больших и маленьких рук-мотовил. Этот гремящий дом задавал ритм всему, снующему рядом, подвозящему и отвозящему. Казалось, сломайся какая-нибудь люшня у молотилки – и всё остановится, замрёт. Люди, лошади, веялки словно чувствовали это и боялись остановки, и из последних сил бежали вперёд. Только пара волов, тягавшая волокушей солому от молотилки на огромную скирду, не замечала ничего вокруг, и равнодушно переставляла ноги по утрамбованной земле.