Отошла я от сарая и встала за бочку в саду: баба Вера минут через десять показалась: идет с керосинкой по тропинке, и все назад оглядывается: неуверенна: надежно ли ее сокровища спрятаны. Что за жизнь богатым: сплошная тревога! Но, конечно, приятно сознавать, что с помощью денег можешь горы свернуть!

Ушла баба Вера, я в сарай скорей шмыг: зажгла свечку: за мешком с картошкой пошарила и вытащила шкатулку: тяжеленькая, посмотреть бы что там, да времени нет: вдруг Верка вернется: спокойной ночи своим денежкам пожелать. В общем, сделала я то, что планировала и дёру. Ох, завтра утром повеселюсь, так повеселюсь!

Дома я сразу спать легла, но долго не могла заснуть, бабки, гордость меня распирала: эх, дед мой помер: он бы за меня порадовался: как я следствие провела.

Дед-то меня любил, несколько лет за мной ухаживал, прежде чем мы поженились.

А было это вот так: сделал он мне предложение, а я ему в ответ толстую книгу дала – про что сама не знаю – не читала.

– Прочти, ― говорю.

На другой день он приходит: ― Ну что, выйдешь за меня замуж?

– Книгу прочёл?

– Да.

– Врёшь.

– Ну, почти прочел.

– Дочитай до конца.

– Ты что издеваешься надо мной, я сроду таких толстых книг в руках не держал.

– А эту прочти.

– Вот упёрлась, ладно прочту.

На другой день прибегает: весь сияет. Я в книге-то ближе к концу написала карандашиком: «Я согласна».

Утром проснулась я, позавтракала и на улицу, а там красотища: ночью пурга была: карнизы обмахнула, чехлы на деревья новые одела. Хорошо! Снега на ветвях столько, что и не знаешь: как он держится, кажется, закон земного притяженья ему не писан.

Я прутик нашла и начертала на снегу: «Дура». Буковки ровные, наклон соблюдён. Красиво получается! Да какая же я дура!? Бабу Веру вокруг пальца обвела. Ха-ха!

Иду. Посёлок пробудился. Мать-царица, у нас голуби летают, да голубицы. Мне хоть дворец предложи, хоть ларец – никуда с посёлка не поеду. Воздух у нас здесь какой! А на солнцепёк выйдешь – так волны по телу и прокатываются, словно стоишь голенькая, а сверху тебя из ковшика тёплой водичкой поливают.

Иду, вдруг вижу: баба Вера бежит. Платок набок съехал, губы сжаты, а ноздри как у рысака на скачках раздуваются.

– Куда торопишься, подруга? – спрашиваю.

– Убивать иду, ― баба Вера зубами скрипит.

– Кого? ― делаю я вид, что не понимаю.

– Пашку Сазонова.

– Чем же он провинился? – строю из себя дурочку.

– Богатства мои украл.

– Это не он. У него алиби.

– Какое алиби!? Попадись мне этот паскудник: на одну ногу стану, за другую дерну, и поминай, как звали.

– Подожди, подожди, ― я от смеха давлюсь, ― ты что свое расследование провела?

– Тут никакого расследования не нужно – мыши.

– Какие мыши?

– Мыши в банке: одна белая, другая серая – Пашкины.

– Знаю: научные.

– Я эту банку у себя в сарае нашла.

– Ну и что?

– А то, что мой клад пропал. А на его месте банка с мышами стоит.

Я не выдержала – засмеялась.

– Ты что? – баба Вера на меня подозрительно смотрит.

– Получается, он мышей забыл? ― я себя в руки взяла.

– Выходит, что так.

– Повезло тебе, что преступника так легко нашла! – я за бабу Веру радуюсь.

– Всё: убью его и точка.

– Подожди. Можно один вопрос: а как сокровища твои в сарае оказались?

Баба Вера замялась, а потом говорит:

– Я спрятала, ― и глаза вниз опустила.

– Михей туда отнес? – я спрашиваю.

– Михей, – баба Вера призналась.

– А говорила, что украли, ― я головой покачала.

– Это я для людей, ― баба Вера оправдывается, ― чтобы думали: с меня взять нечего. А видишь, как все получилось! – у бабы Веры слезы на глаза навернулись, думаю, ох, сейчас реву будет!

– Ладно, ― говорю, ― открою тебе тайну. Пашка здесь не причем.