(Громко сказано.)

(Будь наградой.)

На тех балах мать демонстрировала Альву знатным джентльменам, словно та была развлечением, которое им обещают. Она всем рассказывала, как хорошо ее дочь танцует, как прекрасно говорит по-английски, по-французски и по-немецки. Может быть, она пока и не первая красавица, но ведь очень хорошенькая и так прекрасно себя держит, n’est-ce pas?[13] А уж ее родословная…

Уильям пригласил Альву присесть на скамейку, и она попробовала завести с ним беседу.

Она: «Как вам нравится эта новая игра – лаун-теннис? Держу пари, вы в ней очень хороши». (Похлопать ресницами. Улыбнуться.)

Он: «Я и вправду играю в теннис и, кажется, довольно неплохо. Хотя сейчас для него слишком жарко. Зато для яхтинга самое время».

Она: «Вы долго жили в Лондоне? А в Париже? Parlez-vous français?»[14] (Долго. В Женеве. В школе.)

Он: «У меня страсть к лошадям – разводить их, устраивать скачки. Согласитесь – просто невероятные животные». (Она – молча – не согласилась.)

Однако Уильям, похоже, не получал от беседы никакого удовольствия. Он тер глаза. Чихнул, достал платок и вытер нос. У Альвы сводило от волнения живот. Ей казалось, они целую вечность сидят в лодке, попавшей в водоворот. Улыбка словно приклеилась к ее лицу. Наконец она выпалила:

– Мне очень не нравится вам такое говорить. Но на днях я кое-что слышала. О мисс Фэйр. И лично мне хотелось бы знать подобное о леди, прежде чем становиться ее другом. – Брови Уильяма заинтересованно поползли вверх, и Альва продолжила: – Судя по всему, она вступила в… довольно близкие отношения… с молодым человеком, который работает на ее семью.

– Неужели?

– С конюхом. – Брови Уильяма поднялись еще выше. Альва прибавила: – Так мне сообщили. Я не знаю, правда ли это, но…

– У меня были некоторые сомнения насчет мисс Фэйр, – сказал он и снова чихнул. – Это только их подтверждает.

– Я очень не люблю распространять слухи, но в данном случае…

– Мисс Смит, – перебил ее Уильям и положил перчатки на скамейку.

Снова взял их в руки. Положил обратно. Похлопал по ним.

– Мисс Смит, – повторил он. – У Корнеля, моего старшего брата, трое детей. У Маргарет, старшей сестры, – четверо. У моей младшей сестры Эмили – один, и – с вашего позволения – второй вот-вот появится.

– Как много у вас племянников, – заметила Альва. – На праздниках, должно быть, очень весело.

– Это правда.

– И я уверена, что ваше присутствие делает их еще веселее, – выдала она самым подобострастным тоном.

Уильям снова поднял перчатки со скамейки и сжал в руках.

Опять чихнул.

– Мне кажется, это, – он прижал к носу платок, – все цветы на вашем платье.

– Ах, прошу прощения, – воскликнула Альва, принялась обрывать цветы с подола и отбрасывать подальше.

– Прошу вас, не надо, – махнул он рукой в ответ на ее извинение и отодвинулся на дальний конец скамейки. – Я хотел уточнить – как я понимаю, ваш отец сейчас испытывает некоторые затруднения.

Альва остановилась. Он решил поговорить о ее отце?

– Что ж, – проговорила она, – да, правда, но это ненадолго. Понимаете ли, отец приболел. Как только он поправится…

– Безусловно. Однако, если вы не против, я бы с радостью предложил ему свою помощь. Я хотел бы побеседовать с ним, когда вернусь в Нью-Йорк.

Неужели Вандербильты начали ссужать деньгами и Уильям ищет клиентов? Быть может, она действительно переоценила свои возможности. Быть может, ей лучше сию же минуту вернуться к угольщику из Питтсбурга…

– Это очень мило с вашей стороны, – ответила Альва, подбирая юбки и поднимаясь со скамейки. – Но мне кажется, он предпочел бы…

– Я имею в виду – побеседовать с ним как его зять, – добавил Уильям, тоже вставая.