Держа под руку Тихона, Лыков провел его между вагонами к невзрачному зданию вокзала. Кругом валялись обломки кирпича, шпалы, балки, бочки с цементом. Было жарко и пыльно. Расталкивая прохожих, к Лыкову подбежали рикши.

– Позвольте. Я дойду пешком, – сказал смущенно Тихон, увидев полуоголенного человека, который покорно, навытяжку стоял около ручной коляски.

Вечно и неизменно одна и та же история со вновь приезжающими, – усмехнулся Лыков. Стараясь быть как можно более учтивым, он взял Подковина под локоть и усадил его в коляску. Толпа почтительно раздвинулась. Извозчики и привокзальный рабочий люд знали Лыкова как богача самодура; подвыпивши, он не уступал дороги крупным местным чиновникам.

– Вот это моя хата, – сказал Лыков, указывая на особняк. – Домик приличный, а здесь чертовски дешево мне стал. Рабочих рук с избытком.

В прихожей Лыкову и Подковину низко поклонилась высокая стройная японка в богатом наряде. Она присела так низко, что коснулась коленями пола. Подковин невольно попятился назад.

– Проходите, Тихон Степанович. Знакомьтесь… Моя хозяйка. Саша-сан.

Японка еще раз поклонилась Подковину и, выпрямившись, протянула руку:

– Здравствуйте.

Гость взглянул в лицо женщины – оно было прекрасно. Приседая и пятясь назад, Саша-сан ввела Тихона в гостиную и усадила в мягкое кресло.

– Курите?

– Нет, я не курю.

– Ю ар нот смокинг… Вы не курите?.. – удивленно сказала женщина. – Да, да, я забыл, русский очень многие не курящие… Это хорошо.

– Бой! Приготовь капитану батс [1 – Батс – ванна.] – крикнул Лыков и обратился к Тихону: – Ты – мой друг, давайте говорить сразу на «ты». Примешь ванну и одевайся в то, что тебе дадут. А мундир повесь в гардеробе. Не люблю в домашней обстановке мундиров. Смотришь, это, на него и думаешь: обобрать, каналья, пришел. А у тебя и пуговицы судебного исполнителя…

Обедали в столовой по-европейски, но в халатах и туфлях. Саша-сан сидела на месте хозяйки и искусно – мимикой и жестами – командовала слугами.

Японку, да еще так близко, Подковин видел впервые. Ее узкое лицо, окаймленное густыми волосами, слегка матовая кожа и яркие черные глаза были обаятельны.

– Кушайте, пожалуйста, суп, а завтра русский щи варить будем. О, это очень крепкая пища! Лыков-сан всегда кричи: щи, давай щи!

Японка звонко засмеялась, Белые зубы, точно перламутровые, блестели.

«У каждого народа, есть прекрасные женщины», – подумал Тихон.

– Иркутска большой город? – спросила Саша-сан.

– Большой и красивый. Там протекает быстрая река Ангара.

– Ан-га-ра-а-а, какой звучный слово! – певуче сказала Саша-сан.

– И Байкал. – лучшее в мире озеро, – вставил Лыков. – Велика ты, матушка-Русь… Саша, перед жареной курицей надо выпить. Налей нашему министру коньяку,

– Я коньяк не пью.

– Не пьешь?.. Так нельзя! У нас и задушевной беседы не получится. Выпить следует. Так чего ж вместо коньяку?

– Рябиновки

– Чудесно. Любимый Сашин напиток. Саша-сан, наливай скорее себе и ему. А мне коньячку.

Лыков, приподнимая рюмку, покосился на Тихона и, чуть прищурив один глаз, стал бесцеремонно рассматривать его.

– Не пьешь и не куришь… Это хорошо, сказал бы мой отец. Вот с кем бы тебе увидеться. Чудеснейший старик!.. —

Подковин перевел взгляд на японку. Она напряженно прислушивалась к разговору.

– Моя Саша все хочет изучить и знать, – усмехнулся Лыков. – Любопытная натура… Пейте, а после обеда на боковую…

Подковин лег на диван, но не мог уснуть. Скоро в доме все стихло. Повертевшись с боку на бок, он встал и вышел, в переднюю. Дверь коридора, ведущего во двор, была приоткрыта. Осторожно ступая по мягкому половику, Тихон приблизился к выходу и взглянул на крыльцо. Китаец и китайчонок держали полу его кителя и внимательно рассматривали пуговицы, стараясь по-видимому, понять знак, вытесненный на них.