– Это нечто неслыханное! – возмущался Георгий Карлович Штакельберг, вышагивая взад-вперёд перед офицерами своего штаба. – Анатолий Михайлович, разумеется, большой оригинал, однако нынче он определённо перещеголял самого себя! Столь несуразного приказа мне за всю мою службу не доводилось выполнять! Да и возможно ли, спрашивается, на деле реализовать то, что решительным образом не поддаётся постижению?

Генерал багровел лицом и поминутно промокал платком выступавший на лбу пот, стараясь понять тайные устремления Куропаткина – при этом не переставал сыпать безответными восклицаниями:

– Нет, ну как прикажете сие понимать: мне надлежит нанести скорейшее поражение передовым частям неприятеля, если таковые окажутся слабыми, и вместе с тем не доводить дела до решительного столкновения с превосходящими силами? Разве такое умопредставимо? Даже тщательная рекогносцировка отнюдь не всегда даёт полную картину расстановки сил! А у меня и на малый разведочный рейд вряд ли найдётся время! Допустим, противник окажется силён – а я несомненно смогу увидеть это лишь ввязавшись в бой – куда деваться тогда, если мне запрещено расходовать резервы? Спасаться бегством? О-о-о, премудрость и тайна! С этакими кандалами на ногах продвигаться к Порт-Артуру нам придётся с пугливой оглядкой, безо всякой гарантии на успех! Хотел бы я посмотреть на Ганнибала в сражении при Каннах, когда бы часть его войска оказалась скована подобными условиями! Или на Дмитрия Донского в Куликовской битве, если б ему запретили вводить в действие засадный полк! Всё же это чёрт знает что, а не приказ! Сущая филькина грамота, прости господи!

…До Порт-Артура корпусу Штакельберга дойти не удалось, ибо 1-го июня подле железнодорожной станции Вафангоу на него обрушилась сорокатысячная армия генерал Оку при двести шестнадцати орудиях. Поначалу натиск неприятеля удалось отразить, и Штакельберг решил на следующий день перейти в наступление своим левым флангом. Однако ночью японцы успели подтянуть артиллерию и, нанеся большие потери атакующим, снова устремились вперёд, охватывая правый фланг русских войск.

В итоге после двухдневных боёв под угрозой обхода с флангов русские части были вынуждены отступить с гораздо большими потерями, нежели противник. Причём вопреки приказу Куропаткина Штакельберг несколько раз использовал батальоны из резерва корпуса – сначала для противодействия обходу на правом фланге, затем – для затыкания брешей между своими 35-м и 36-м полками, где возникла угроза прорыва, и, наконец, последние два батальона – для прикрытия общего отступления.

Позже служивший при штабе Маньчжурской армии граф Алексей Игнатьев вспоминал в своей книге «Пятьдесят лет в строю», много раз переизданной в советское время:

«После каждого поражения искали виновных. Каждому хотелось найти виновного, и притом очень хотелось убедить себя и других, что этих виноватых немного, всего один человек в каждом отдельном случае.

Так, например, виновником поражения под Вафангоу считали командира 1-го Сибирского корпуса Штакельберга. Но как я ни старался, всё же так и не смог установить, в чём же заключалась его вина. Штакельберг был старый соратник Куропаткина по Ахалтекинской экспедиции, имел Георгиевский крест и репутацию храброго командира, но, как говорили, был настолько слаб здоровьем, что не мог обходиться без молочного питания и постоянного ухода жены, которая его никогда не покидала. Так как в Маньчжурии молока не было, то при штабе Штакельберга, по слухам, всегда возили корову. Конечно, это подавало повод для многих шуток, и хлёсткие журналисты из «Нового времени» создали целую легенду о генеральской корове. На самом же деле Штакельберг, несмотря на подорванное на службе здоровье, требовавшее особого ухода, лично руководил сражением, не щадил себя и был настолько глубоко в гуще боя, что под ним даже была убита лошадь.