В этом проявляется достаточно типичное для дискриминируемых меньшинств стремление сохранить примордиалистскую концепцию расы и этноса для укрепления своей солидарности и отстаивания гражданских прав. Вот почему представители таких меньшинств иной раз враждебно встречают конструктивистские построения современных специалистов и нередко сознательно придерживаются «политики эссенциализации»[181]. Но, как подчеркивает Пол Гилрой, такие представления опасны, ибо они в конечном счете оправдывают авторитарные режимы[182].

Еще Р. Бенедикт отмечала, что если в Европе на рубеже XIX–XX вв. расизм объединился с национализмом, то в США он сохранил свой прежний социально-классовый облик и по-прежнему направляет свое жало против новых иммигрантов. Эти представления она метко определила как «выступление иммигрантов одного десятилетия, приговаривающих иммигрантов более позднего десятилетия к вечно приниженному положению»[183]. Сегодня, спустя более полувека, другой специалист снова констатирует, что «новые иммигранты постоянно не выдерживают сравнения, не отвечая мифо-историческим стандартам, установленным более ранними иммигрантами. Отсюда следует главное правило, определяющее общественное отношение к иммиграции: мы любим иммигрантов на безопасном историческом расстоянии, но испытываем смешанные чувства к тем из них, кто к нам сегодня присоединяется»[184]. Видимо, не случайно социологи обнаруживают в США гораздо более тесную связь между «новыми» и «старыми» формами расизма, чем в Европе[185]. Впрочем, в современной Америке, по признанию экспертов, расизм вовсе не дает единообразной картины[186].

Вместе с тем в США действительно раса имела и до сих пор имеет гораздо большее значение, чем этничность. Ведь здесь сама структура, охватывающая политические, экономические и социальные отношения, основана на расовых принципах, тогда как роль этничности оказывается много скромнее. Например, если в последней трети XX в. недавним иммигрантам из Европы стало важно в некоторых контекстах подчеркивать свою этническую идентичность, то все же в общеамериканском контексте для них много важнее оказывается принадлежность к белой расе, играющей в их жизни гораздо большую роль, чем этничность[187]. Между тем их интерес к своей особой этничности объяснялся тремя факторами: они, во-первых, ощущали себя «белыми» второго сорта по отношению к мейнстриму, во-вторых, хотели избежать обвинений в рабовладении и геноциде, которые в последние десятилетия афроамериканцы и индейцы бросают в адрес американского общества, и, в-третьих, боролись за свою долю участия в аффирмативной политике[188]. Но такая «этнизация» недавних белых иммигрантов не имела успеха, и поэтому в течение 1980-х гг. главной идентичностью для них стала расовая, «евроамериканская»[189]. Исследователи подчеркивают, что чем больше республиканцы в 1980-х гг. разыгрывали «расовую карту», тем больше сплачивалось белое население, голосовавшее на выборах против чернокожих кандидатов или поддерживавшее консервативных политиков[190].

Все это заставляет американских авторов заявлять, что «расовое воображение занимает центральное место в организации современного мира»[191], «раса и расизм являются составными частями либеральной демократии и даже самой современности»[192], «между капитализмом и конструированием расы и расизмом имеется причинно-следственная и системная связь»[193]. Например, американский философ Иммануэль Валлерстайн полагает, что расизм имманентно связан с современным капитализмом, заинтересованным в армии работников, вынужденных довольствоваться пониженной заработной платой в силу своей расовой принадлежности