Кофемашина была вроде бы понятным чудовищем, потому я справилась с ней на ура. А в холодильнике нашла все для омлета по-французски. Понятия не имею, едят ли французы омлет с перцем, помидором и кубиками батона нарезанного, но я такой вариант люблю.

Заливаю обжаренные ингредиенты смесью яиц и накрываю крышкой.

- Бекон пожарь, - орет сверху этот ненормальный мужик.

- Ага, щаз. Сам пожаришь. И твоя собака - неблагодарная девчонка.

- Ты не разрешила ей есть, потому она и ждет.

- Что значит не разрешила?

- Буся, можно.

И по волшебству доберманиха принимается за еду, а я-то решила, что она нос воротит.

Когда я раскладываю по тарелкам нашу еду, мужик спускается.

- Поразительно все мужики одинаковые.

- Ты о чем? – хмуро смотрит.

- Мой парень умудрялся быть занятым, пока я готовлю, а как только тарелка стучала по столу, появлялся тут как тут. Ты крикнул про бекон семь минут назад. И вуаля, тарелка на столе, и ты тоже.

- Ну во-первых, я вышел попросить про бекон и вернулся почистить зубы. А во-вторых, - надавил на это слово особенно сильно, - я не хочу знать о твоем бывшем ничего, тем более сравнивать меня с ним.

- Ой, какие мы злые, - вытянула нижнюю губу и хотела поддразнить. Но он схватил за нее, обошел стол и подтянул к себе, схватив неприятно за волосы.

- Не нарывайся, зайка.

Хотела ответить, но слова утонули в его рту. Потому что он, просканировав мою губу, зажатую в своих пальцах, начал пожирать меня, целуя.

8. Глава 8

Для справки – я не отвечала на поцелуй и не стонала. Это делал он. Я пыталась его оттолкнуть, и только. А когда он лишил возможности самообороны, скрутив в морской узел, просто мычала. Хотя неандертальцу было все равно.

Когда он оторвался от моих несчастных губ, которые сейчас больше напоминали вареники обсосанные, то шлепнул по заднице и я взвыла.

Лучше не вспоминать поток матов, который я проговорила за минуту в алфавитном порядке. Буся почти сочувствуя смотрела, а потом и вовсе сложила свои уши за ненадобностью. Но этот дурак смотрел взглядом «извини», в который я не верила нисколечко.

- Да не ври не так и больно, - сказал и отошел, видимо, для собственной безопасности, потому что я взяла в руку вилку.

- Ну а ты оголи свой зад, я на нем распишусь вилкой и с уверенностью скажу: «Не больно, не ври».

- Ну это другое.

- О, правда? И почему же? Четыре острия, и четыре пальца, которые отпечатались на моей заднице, очень даже справедливо.

- Ну лапа, дай поесть, а потом разыграем все твои развратные карты.

- Кажется, ты путаешь сексуальное желание и чистый изврат.

- Смотря, как посмотреть.

- Да как ни посмотри. Все я ем.

- А че не садишься? – указывает на меня, отодвинувшую в сторону барный стул.

- Ты издеваешься? – рычу на него.

- Блядь, дай сюда свою жопу мелкую.

- Иди к черту… - договорить-то я успела, однако уже стояла, изображая прямой угол, сверкая голым задом.

- Блин, - вздохнул и мягко прикоснулся пальцами, видимо, обводя синяки. Больно не было сейчас, согласна, но я ж не могла ему об этом сказать.

Поэтому зашипела и отскочила.

- Козлина, издеваешься?

- Так, во-первых, я твой язык прищепкой аккуратно сцеплю, когда закатаю в маленький валик, а во-вторых, сейчас пожрем и пойдем в аптеку.

- Жри, а ко мне не лезь. Э… А я что, с тобой в аптеку пойду?

Голова рисует план побега. Он расписан до мелочей. Я ощущаю себя женщиной-кошкой или рыжей Наташей Романов. А когда, натыкаюсь на взгляд Гены, который так и говорит, чтобы я свернула свой план и засунула в болезненную пятую точку, азарт поубавился.

Он доедает первым, а я, переминаясь с ноги на ногу, ковыряю несчастный омлет.