Ее гребаная бабуля, эта мерзкая тварь, хочет использовать ее как пешку, но она не понимает, что Уиллоу никогда не смогла бы стать пешкой. Ей всегда предназначалась роль королевы.

Я прижимаю мое солнышко еще крепче к себе так, что почти душу ее в объятиях. Я ничего не могу с собой поделать, да и Уиллоу, кажется, не возражает. Чем крепче я прижимаюсь к ней, тем сильнее она отвечает мне тем же, ее пальцы впиваются в ткань моей футболки, держась за меня, как за спасательный круг.

У меня кружится голова, эмоции в полном беспорядке. Потребность защитить ее и увезти отсюда борется с необходимостью заставить исчезнуть это страдальческое, отчаянное, истеричное выражение с ее лица.

Каждый раз, когда ее тело сотрясается от рыданий, я провожу рукой вверх и вниз по ее спине, пытаясь успокоить ее. Шепчу всякую успокаивающую чепуху, обещая, что все будет хорошо, что мы с парнями здесь ради нее, но в то же время в голове крутится один вопрос.

Как?

Как, черт возьми, нам обеспечить ее безопасность, пока она пытается сделать то же самое для нас, а в это время какая-то сумасшедшая мразь с манией величия дергает за ниточки?

Похоже, придется делать это шаг за шагом, мать вашу. Или умереть, пытаясь.

В данный момент я сосредоточен на том, что происходит здесь и сейчас: я держу Уиллоу в руках и позволяю ей выплакаться.

Рэнсом стоит слева от нее и гладит по руке, проводя пальцами по волосам. Он ничего не говорит, что на него не похоже, но на его лице отражается буря противоречивых чувств, так что я понимаю.

Вик стоит с другой стороны и протягивает руку, словно хочет дотронуться до нее, но никак не может дотянуться. Он подходит так близко, как только осмеливается, и, наконец, позволяет пальцам запутаться в ткани платья Уиллоу. Что ж, достаточно близко.

– Мы что-нибудь придумаем, – обещает он ей, и от меня не ускользает тяжесть этих слов. Вик всегда так говорит, когда планирует вложить во что-то всего себя, а для кого попало он такого не делает.

В конце концов, дрожь и всхлипывания утихают, и Уиллоу отрывает лицо от моей футболки. Ее щеки покраснели, а глаза припухли от слез, но она кажется более спокойной, чем раньше.

Я неохотно отстраняюсь, на самом деле не желая отпускать ее.

По ее щекам все еще текут дорожки от слез, и я протягиваю руку, чтобы большим пальцем смахнуть их.

Даже в таком состоянии она по-прежнему кажется мне чертовски красивой. Она самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо знал, и всегда будет такой.

– Послушай меня, солнышко, – говорю я ей, понизив голос. – Мы не планируем позволять этой гребаной старухе убить нас или отправить в тюрьму. Но еще мы не можем допустить, чтобы тебя насильно выдали замуж. Особенно за того, кого эта тварь для тебя выбрала, прекрасно зная, что он кусок дерьма. Так что придется придумать третий вариант.

– Какой третий вариант? – бормочет она хриплым от слез голосом.

– План «Б», – говорю я. – Нам просто нужно что-то придумать.

В ее глазах расцветает надежда, и хотя это всего лишь крошечная искорка, почти потушенная болью и страхом, она все еще там. И за этим чертовски приятно наблюдать.

– Знаешь, мы ведь в таких делах преуспели, – с улыбкой вставляет Рэнсом. – Мы всегда на ходу придумываем новый план, меняем ситуацию, находим способ обойти препятствия. Если бы мы не были хороши в этом дерьме, нас бы уже давно не было в живых. Мы и теперь сможем это провернуть.

В глазах Вика что-то мелькает, после чего он отделяется от нашей маленькой группы и, проходя через гостиную, внимательно осматривает вещи. Почувствовав себя удовлетворенным, он переходит в другие комнаты, тщательно осматривая их так, как умеет только он, и, скорее всего, подсознательно убираясь по пути.