Вот характерный эпизод из жизни этой семьи, рассказанный Анатолием Степанычем.

Ковальчуки жили в одном подъезде с Вахтангом и Светланой. И вот как-то июньским вечером Толя, возвращаясь с работы, обнаружил беременную четвёртым ребёночком Светлану и троих старших детей на лавочке у подъезда. Оказывается, они забыли ключ и ждут папу, который неизвестно где.

– У тебя дверь на балкон открыта? – спросил Степаныч, решив залезть на балкон, выходивший на другую сторону дома, и открыть дверь изнутри.

Толя благополучно влез на второй этаж по раскидистой яблоне и вступил в комнату, казавшуюся огромной и таинственной в летних сумерках. Он прошёл в прихожую, повернул колёсико замка и, услышав храп из другой комнаты, заглянул туда. На диване спали двое, пахло спиртным. Добропорядочный семьянин и верный муж, влюблённый в свою Галину с первого курса и по сей день, Степаныч каялся, что его первой невольной мыслью было: «Вот молодец Вахтанг! Беременная жена с детьми под дверью сидит, а он тут с какой-то бабой…» Однако в следующее мгновение Толю прошиб холодный пот – он понял, что ошибся и залез в другую квартиру. Сейчас они проснутся – парторг института, забравшийся в чужой дом через балкон…

Степаныч не рискнул выйти через дверь – вдруг хлопнет, выбрался на улицу тем же путём, каким проник, и злобно сказал подошедшему Вахтангу:

– Пойди позвони соседям – пусть дверь закроют.

После развода не выдержавший срама Вахтанг уехал из Академгородка навсегда. Но не к родителям в Тбилиси, как можно было ожидать, а в Сыктывкар. Научный центр Коми АССР славился сильной математической школой. Его отъезд вызвал к жизни другой анекдот-быль, принесённый с учёного совета Львом Яковлевичем.

Аспирант Вахтанга отчитывается о проделанной работе.

– Так, очень хорошо! А где ваш научный руководитель?

– Он уехал. В Сыктывкар.

Отчитывается аспирант Гриши Маргулиса.

– А где ваш научный руководитель?

– Он уехал… но не в Сыктывкар!

Бедный Лев Яковлевич! Через несколько лет наш Профессор тоже уедет «не в Сыктывкар». Он страшно не хотел уезжать, уговорила дочь, Елена Львовна. Ещё меньше была готова к отъезду Эсфирь Самойловна.

– Моя родина здесь, – говорила, сжимая сухонький кулачок, учительница химии, подготовившая для Академгородка несколько поколений учёных, – но ничего не поделаешь, время идёт, Земля вертится… Надо ехать… Ради будущего Яшеньки…

Кулачок разжимался, и рука, кажется, смахивала слезинку – Эсфирь Самойловна быстро отворачивалась.

К сожалению, Эсфирь Самойловна не успела научить химии ни моего Костьку, ни мальчишек Ашота и Гюли. А учила она удивительно! Галя Ковальчук рассказывала, как восьмиклассник Антон, придя из школы, учинил допрос родителям.

– Мама! Папа! Вот скажите, есть ли в истории личность, которой вы восхищаетесь?

Дело было в ноябре девяносто третьего, и Степаныч ретировался от греха на балкон – покурить. Антон принялся обличать мать.

– Так как же, мама? У тебя есть идеал?

– Да, Чехов, Пастернак… – лепетала, чувствуя подвох, Галина.

– Мама! Ты же химик! А вот Эсфирь Самойловна сказала, что она восхищается, нет, боготворит… Менделеева!

Конечно, такому выдающемуся учёному, как Лев Яковлевич, не могли не найти применения в Израиле – он стал преподавать в каком-то университете на юге страны. Шеф здорово поддержал меня в девяносто восьмом, выбив грант для перевода своего учебника на английский. Переведённые главы я отсылала по электронной почте, а гонорар Лев Яковлевич направлял на мой счёт в Сбербанке. Деньги мне выдавали недели через три.

– Etogo ne mojet byt’! – возмущался Профессор по электронке. – Мне сказали, что деньги будут в Москве через день! Это наши бюрократы что-то напутали. Наташа, не волнуйтесь, я разберусь.