На третий день больной открыл глаза. Он смотрел на Олега как на мираж, как на знакомого, про которого все говорили, что он уехал в Штаты и там помер, а он оказался соседом по подъезду. А Олег смотрел на него как на спасённого щенка. И правда щенок совсем, лет девятнадцать, даром что в погонах.

– Тебя как зовут?

– Михаил, – парень потянул руку, но зашёлся в кашле.

– А я Олег, у меня друг есть Миха, на Второй Пасечной живёт. Жил. Миха, значит. Судьба.

Олегу стало нехорошо. Недосып, беготня эта, дурные мысли. Хотелось воткнуть в одну точку на стене или на огонь в буржуйке и молчать. Но раз мусор очнулся надо поговорить.

– Я вот тоже как ты, кашлял, кашлял, валялся на полу, а потом очухался. Чуть не сдох. Не знаю сколько лежал.

– Мы людей сажали в автобусы, потом я пошёл погреться в опорку, помню чай налил и всё…

Из долгого разговора по полудохлым душам получалось вот что. В день, когда Олег уже лежал мордой в кафель в собственной ванной, смерть так и плясала по Батыйску. Скорые не успевали, с воем носились по улицам. Закрыли сады и школы, люди наскоро похватали вещи и побежали. Повезло тем, у кого машины были, они первыми рванули. Заводы выгнали свои хромые ПАЗики, пролётки и буханки. В них грузили желающих эвакуироваться. Люди падали прямо на улицах, поначалу их пытались хотя бы накрыть. Родители несли своих мёртвых детей к валу. Дети кричали возле холодеющих мам и пап. Жуткая чума не разбирала – выдавливала из лёгких бурую кровищу и откидывала душу вон, как лапшу.

Значит, многие уехали. Перед глазами опять появился вжавшийся в холодную батарею ребёнок. И откуда такая фантазия, только сердце рвёт.

– Вот что, Миша, ты давай лежи тут, а я ещё пошукаю. Вдруг кто ещё живой найдётся.

– Спустя две недели-то?

Как две недели? Дня три-четыре может. Но Миша показывал на экран телефона. Дешёвая балалайка чудом не разрядилась. Две недели почти прошло… и как только этот мусор выжил. Один там валялся.

– Ты ж выжил! – Олег разозлился. Мысль о ребёнке, запертом в пустой квартире, жгла изнутри, наивные глаза собеседника снаружи.

– Пойдём вместе, Олега. Я нормально.

Парни вышли из будки, молча зашагали по Батыйску. Иногда спрашивали друг друга о том, что там было ДО. Про дом, про родителей, про работу.

– Тебе лет сколько, малой? – Олегу захотелось расставить иерархию. Мусор, хоть и молоденький, а к власти привык наверняка, как ещё начнёт умничать.

–Тридцать один.

Ёптвою! А выглядит как пацан. Аж на шесть лет старше. Почему он так выглядит? Олег всмотрелся в лицо своего нового товарища. Усишки редкие, прыщ на носу, глаза такие, детские, щенячьи. Это ж надо. Он ведь не меньше пяти лет работает уже в системе, а такой чистенький, как шарик новогодний.

Олег насупился, вжал голову в плечи. Хотел послушать свой внутренний бубнёж про странности внешности и казённые молодильные харчи, но услышал плач. Тоненький, жалобный. Уши навострил. Миша тоже заводил мурлом. Снова всхлип и тоненький писк. Рядом совсем и как бы сверху. Из окна. Квартиры. Олег опять увидел в своей голове ребёнка.

Рванули в подъезд оба. Там замерли, вслушиваясь в стук сердца и отдышку.

– ЭЭЭЭй! ЭЭЭй!

И снова тишина. В ответ на зов, плач усилился. Реви, реви маленький, щас дядьки тебя вытащат. Звуки шли от двери на втором. Дёрнули ручку – заперто. Олег хотел ломать, рвануть за топором и…

– Я сейчас, погодь! – Миша порыл в карманах форменных штанов и вытащил связку крючочков. Поковырял в замке, и дверь открылась.

Вот так мусор. С волками жить… Олег шагнул в хату. Запах гниющей мертвечины ударил в нос. Ничем потом его не выветришь, он будто въедается в ноздри, в язык, в кожу. Отвратный, сладковатый. Чутьё тащило в дальнюю комнату. Плач и всхлипывания доносились оттуда. Вот как это назвать? Провидение, ясновидение?