И когда у оленей появляется потомство, они тянутся из лесов в лесотундру, к берегу моря, где открытые пространства оберегают их от внезапного нападения хищников, где раньше пробивается трава и начинает зеленеть кустарник, а ветра спасают от гнуса, появляющегося вместе с теплом.

      Лето- время нагула отощавших за зиму оленей, воспитания телят приводило пастухов следом за оленями на морской берег, когда в реки начинала идти сёмга, приближались к суше стада морского зверя, а позже, с появлением ягод и грибов, открывалась охота на подросшую птицу. Олени находятся там до самой осени, пока не потянет с северо-востока холодным и острым ветром, когда исчезают комары и мошки, а по лесистым холмам и на ярко вспыхнувшей красным и желтым тундре высыпают в неимоверном количестве грибы, олени становятся беспокойными, начинают рваться с привязей, тянутся вслед за пасущимися на воле в леса, вглубь тундры к озёрам, где в сосновых борах и на каменистых грядах достаточно ягеля и легче пережить долгую полярную зиму.

Всюду ещё лежал снег. Холодновато поблескивал лёд на реке. Казалось, ничто не предвещало близкой весны. Но слабевший ветер незаметно подул уже не с востока, а с юга. Снег обмяк, отяжелел и, тусклый, пропитанный влагой, стал покрываться бурыми и глинисто-желтыми пятнами. Раздутые ноздри жадно втягивали свежий воздух и почудилось, что внизу, где-то глубоко под речным льдом, ворочается, набирая силы, что-то живое, крепкое, молодое. После пасмурных дней последней весны в Поное 1975 года в небе устоялась тёплая голубизна, синие тени легли на подтаявшие снега, в ослепительных полях лоскутками обозначились проталины. Холодный дымом стелющийся моросняк ушёл наконец-то за далеко маячившие на западе холмы, сладко повеяло теплом, земля просохла, проклюнулись язычки травинок на согреве и навалилась страда. Малиновая заря, озаряя темный восточный горизонт, явственно разливалась в небе. У завалинок возле изб в полдень курился парок, и запах весны, резкий, ещё не перебродивший, настаивался в молодом воздухе. Под ногами хрустела прошлогодняя трава, кое-где в тенистых местах от земли ещё тянуло холодом. Однако в воздухе было по – весеннему знойно, березовая мелкота, наступающая на пашню, метала первые листья, пахло землёй. Дышалось легко, потому что была весна. От домов снег уже сполз, в улице он перемешался с грязью, но по ночам всё это сковывало морозцем. И под угором снег истощился – синевой обозначился изгиб Поноя. Земля дышала, млела под солнцем, как приласканное материнской рукой дитя. Пахло оттаявшим навозом. С крыш давно согнало снег, дома почернели, притихли, будто нежилые: редко у кого горел свет, дни стали длиннее, а ночи короче.

      Чистая голубизна неба, местами запятнанного прозрачно-белыми мазками легких облаков, яркое солнце, весело клонящееся к закату – всё это навевало предчувствие близкой весны. На земле ещё лежал снег, но у людей на душе было тепло и отрадно. Первый взвоз уже начал просыхать, поля освободились от снега, он хоронился кое-где по низинам. И ребятишки, сделав своеобразный крюк из проволоки, катали обруч по высохшему первому взвозу и мосткам. Оглушительная луна сияла в пустом небе. Земля спала в мёртвом свете. Поверх головы светились большие окна, за которыми полыхала молодым светом ранняя весна. Она полыхала над огромной землёй, летевшей вместе с весенним солнцем к далёкому созвездию Лиры. В бороздах за щетиной стерни поблескивали лужи, земля отогревалась, млела под внешним солнцем; воздух был острый, бередливый, как прохладный морс. Заметно приблизившееся к верхушкам деревьев солнце не жарко и красновато просвечивало сквозь эту кисею, уже не ослепляя глаза, а заставляя лишь чуточку прищуриваться, и с ласковой, сонной нежностью касалось лучами прижмуренных век, словно бы трогало их невесомой и теплой материнской рукой. Река открылась темной, холодной водой от деревни до моря. Льды отодвинулись в море и стояли там по всему горизонту призрачной, дрожащей в мареве стеной. От них приходили стылые ветры, они и сами в каждый прилив придвигались к реке, сильное полое течение Поноя останавливало их, крошило, перемалывало. Горизонт всё дальше уходил вглубь моря, растворялся в его беспредельности. С сопок стекали ручьи, размывая последний снег, по берегам таяли грязные, позабытые ледоходом льдины. На угорах тонким зеленым ситчиком пробилась первая травка. Я шёл к дизельной, что стояла на шолонниках по мягкому, насыщенному влагой снегу-он легко вминался под ногами, но где-то в глубине, спрессовываясь, держал крепко, почти как наст. Подобрался к березам, что росли возле школы, тронул жёсткую, робко оживавшую листву. Невидимым облаком поднялись от земли терпкие скипидарные запахи, утопили меня в себе, отделили от белого мира зимы.