Вот у Аглаи никогда не выходило так.

Или… может, прав Мишанька? Баронесса – она из благородных, это чувствуют, тогда как сама Аглая, сколько ни учи, все одно селянкою останется.

– Но вы меня удивили. Поразили в самое сердце, – рука в кружевной перчатке с обрезанными пальчиками коснулась груди.

– Извините, – сказала Аглая, чувствуя, как заливается краской.

Она ведь, право слово, не специально.

– Ах, милая моя… бросьте… мужчины порой совершенно невыносимы! Так и хочется иногда взять и… превратить их. Его… – взгляд баронессы остановился на бароне, который о чем-то беседовал с Нормудом, сыном Асвуда. – Только не в девицу… потом думай, что с этой девицей делать. Да и то, ваш-то помоложе будет, его при удаче и замуж пристроить можно. А мой? Нет, не в девицу…

– В жабу? – предположила Аглая.

Баронесса задумалась, но ненадолго.

– Нет, пожалуй. В жабу, пожалуй, тоже не стоит. Жаба – это как-то… неблагородно. А он все-таки барон.

– Тогда олень? Олень – это в достаточной степени благородно? – поинтересовалась Аглая, чувствуя, что… нет, она вовсе не собирается превращать барона ни в жабу, ни в оленя, ни в кого бы то ни было. В конце концов, она и знать-то этого человека не знает. А превращать незнакомых людей – это признак дурного тона.

Да и с Мишанькою получилось случайно.

Совершенно случайно.

И Аглая сожалеет.

Наверное.

Или нет?

Если так, то… если его назад вернуть не выйдет, то получается… получается, что она… замужем? Но замужем за девицею – это как-то… чересчур. В обществе не поймут.

Или не замужем?

А если не замужем, то надо ли ей вновь выходить? То есть… запутано все.

– Олень? – баронесса глянула на мужа иным взглядом. – Что ж… особенно, если королевский. Знаете, такой, с рогами чтобы… большими.

Она даже развела руки, показывая, какого размера видит рога супруга. И тут же смутилась. Слегка.

– Вы не подумайте, это… это исключительно образно! Без рогов олени тоже ведь встречаются?

– Не знаю.

– И я не знаю, – баронесса задумалась и крутанула зонтик. – Так вы… сможете?

– Что?

– Превратить моего мужа в оленя.

– Зачем?

Аглае было любопытно. Вот если так… то… может, дело не в ней, Аглае? Может, это в целом для супружеской жизни свойственно желать, чтобы супружеской она быть перестала? А что у Аглаи получилось ненарочно, так она все-таки ведьма.

– Сложно сказать, – баронесса зонтик поправила. И шляпку прелестную, украшенную лентами и крохотными, из тех же лент фузелком сделанными, розочками, тоже поправила. – Я его люблю, но… столько лет прошло… он меня бросит. Матушка опять же… приехала и уезжать не собирается. В Китеж ей понадобилось… ага… Лику вон подсовывает, стало быть, от меня избавиться решили.

Баронесса поджала губы.

– Думаете? – тихо спросила Аглая.

– Почти уверена. Даже знаю, чего хотят. Чтобы я в монастырь ушла, когда Лилечки не станет…

– Ей ведь лучше.

– Лучше, – согласилась баронесса и зонт сложила. – И… намного лучше… это хорошо. Это просто чудесно! Но…

– Но?

– А если все закончится? Если опять станет хуже? Дурбин… я у него спрашивала. Невозможный человек! Особенно теперь… он должен понимать, что его долг – быть подле Лилечки, а он взял и едва не умер. Теперь мало на что годен… так вот, говорит, что пока полной стабилизации не произошло, а значит, процесс вполне возможно остановится. Если не хуже…

– Не остановится.

– Вы… уверены?

– Да, – правда, Аглая понятия не имела, откуда вовсе взялась в ней эта вот нынешняя уверенность.

– Хорошо… чудесно… – зонт вновь раскрылся.

И закрылся.

– Но все равно, она ведь девочка!

– И что?

– А ему нужен наследник! И матушка… теперь станет обхаживать. Все уже решила… от меня избавиться, сослать в монастырь, а ему Лику подсунуть. Как же, она моложе, она… красивая! Все молодые красивы, а я…