– Что потом?

– Когда к боли привыкнешь.

– Вот тебе по нежной юности тяжко было к горну подходить от жары?

– А то как же!

– А теперь?

– Да ничего.

– Вот и ответ на твой вопрос.

– Но ведь тогда получается, что горение в аду не может быть вечным мучением.

– А кто тебе сказал, что в аду это главное мучение? – нехотя ответил парень.

– Ну…

– В аду нет запертых дверей. Но никто оттуда не уходит. Ибо совесть, нередко бессильная тут, там обладает безграничной властью. И наказание твоё не в том, чтобы гореть, а в том, что ты раз за разом умираешь от страшных, обострённых мук совести за совершённые дела. Умираешь, а умереть не можешь. И деться никуда не можешь, – произнёс Андрей, вспомнив очень понравившуюся ему концепцию из сериала «Люцифер».

– А как же дьявол? Разве он не борется с Господом нашим за наши души? Разве не истязает нас на потеху своей чёрной души?

– Господь наш Всемогущ. А это значит, что дьявол супротив Него – ничто. Иное говорить – оскорблять Всевышнего, сомневаясь в Его всемогуществе. Нет, дьявол просто присматривает за адом. Считай, управляющий или приказчик. Поганая работёнка, на которую его туда самого упекли в наказание за бунт. Поверь, смотреть из века в век на корчащихся в муках совести людей – удовольствие отвратительное. И само по себе та ещё пытка. Не забывай – он ведь ангел. И хоть взбунтовался супротив отца, но нутро-то своё никуда не дел, – продолжал он рассказывать им сериальную концепцию.

– А черти?

– А что черти?

– Ну они ведь охотятся за нашими душами!

– Да кому они нужны? – фыркнул Андрей.

– Но…

– Хватит, – произнёс молодой вотчинник, подняв руку. – Я не хочу об этом более говорить. И вы о том, что я вам сказал, не болтайте.

Все четверо энергично закивали, но по лицам было видно – этот секрет они разболтают. Уже сегодня вечером и разболтают. О том, что их хозяин много всего знает, оттого что в аду, сидя на сковородках, беседовал с другими грешниками. И оставалось только гадать – через сколько дней, край – недель, его слова в той или иной форме дойдут до отца Афанасия… или даже до Царя.

Глупо. Он опять фигню сболтнул.

Видимо, все эти вопросы, связанные с организацией и обучением, совершенно ему всю голову забили, из-за чего он снова стал жёстко промахиваться. Он ведь, по сути, забыл, что разговаривает с аборигенами XVI века. А зря… очень зря…

– Кто там? – устало спросил Игнатий Лойола, подняв глаза на секретаря, слишком поспешно вошедшего к нему.

– Брат Доминик. Вы просили безотлагательно докладывать о его приходе.

– Да, конечно. Зови.

Тот вошёл. И они минут пять уделили ритуалу пустых слов и совершенно формальных приветствий.

– Наш общий друг Станислав, – наконец перешёл к делу брат Доминик, – посылал своего человека в Тулу, чтобы разобраться в происходящем. И тот, вернувшись, сказал ТАКИЕ слова, что многих они и испугали, и заворожили одновременно.

– Вот как? – заинтересовался Лойола. – И чем же?

– Брат Себастьян заявил, будто бы уверен, что этот странный человек действительно воскрес.

– Доминиканец?! – не на шутку удивился Игнатий. – Это сказал доминиканец?! Не верю.

– Это ещё не всё. Незадолго до моего отъезда стало известно, что в Москве волнения. Сильные. По последним сведениям, туда идёт их Царь с войском.

– Он же обычно в Москве и сидит.

– Обычно, но не всегда. Как только он выступил на юг, чтобы противостоять вероятному вторжению тартар, так волнения и начались. Верующие выступили против митрополита.

– Это ещё почему?

– Мы пока разобраться не смогли в причинах, породивших этот бунт. Нам известно только, что они требуют его судить. Звучат обвинения в симонии, стяжательстве, а также потворстве степным набегам да угону христиан в рабство.