— Вы только посмотрите! Страшилка влюбилась.

— Кто такую уродину полюбит.

— Чудовище.

— Уродка.

Меня стали толкать со всех сторон. Дёргали за блузку, отрывая пуговицы и заставляя ткань трещать. Больно щипали. Кто-то ударил по голове. Я с трудом удержалась на ногах и не упала на пол.

— Охладись, страшилка. Очнись. Неужели ты думала, что тебя кто-то может полюбить?

Я задохнулась от неожиданности и холода, когда сзади на голову вылили ледяную воду. Только рот открывала, жадно глотая воздух. Вытерла лицо ладонями и вскинула подбородок. Выпрямила спину и усмехнулась. Окинула взглядом свой класс, развернулась и двинулась на выход из актового зала. Держа спину ровно. Заставляя себя идти с гордо поднятой головой. Они не должны знать, как мне плохо. Они никогда не узнают. Я не позволю им узнать, что творится в моей душе.

Я дошла до туалета, заперлась в кабинке, залезла на бачок туалета, зажала рот ладонями и зарыдала. Я так не плакала, когда неделю назад умерла моя мать. Неделю назад я чувствовала только пустоту в душе. И облегчение. Сейчас же мне хотелось умереть. Отправиться следом за матерью и отцом.

В туалете просидела несколько часов. За это время одежда и волосы успели подсохнуть. Когда рыдания стихли, я переоделась в спортивную форму, хорошо, что в тот день физкультура была, и пошла домой.

Сразу же скользнула в свою комнату, не желая, чтобы Мишка заметила мои красные глаза и влажноватые волосы. К моей радости меня никто не тревожил. Я упала на кровать и забылась тревожным сном, где снова видела мёртвую мать на полу нашей кухни. И свору собак, которая гналась за мной, чтобы вновь растерзать на части. Просыпалась в холодном поту. Смотрела в потолок, на котором плясали тени, и снова забывалась тревожным сном.

Лишь утром мне приснилась мать. Живая. Такая, какой она была пять лет назад. Красивая. С гладкой белоснежной кожей и золотыми волнистыми волосами. Мать стояла на кухне и ласково улыбалась мне. За её спиной стоял отец. Образ был расплывчатым и смутным, но я прекрасно знала, что это он.

Мать подошла ко мне, обняла, а потом ладонями обхватила лицо и прошептала:

— Прости меня, дочь. Прости.

Я проснулась и села на кровати. Услышала за дверью тихие шаги. Знала, что Тоша собирается на работу.

Потёрла лицо ладонями и спустила ноги с кровати. Тут же поджала пальчики на ногах, чувствуя холод. После сна осталось гадкое послевкусие. В горле вновь ком слёз встал. Немного знобилою

Мама. Я нашла её неделю назад на кухне, когда вернулась со школы.

Как всегда с опаской заходила в квартиру. Прислушивалась к каждому шороху и звуку. Боялась услышать мужские голоса. А ещё хуже, если бы из комнаты матери доносились стоны и шлепки. Но стояла тишина, только тиканье часов было слышно и как вода по трубам бежит. Разулась и, определив по висящей на крючке куртке, что мать дома, пошла на кухню, чтобы попить.

Мать не встречала меня, а я только рада была этому. Не могла видеть её полный жалости взгляд и виноватое выражение лица. Очнулась. Три года никак это не заботило, а тут озарение пришло.

Когда увидела мать на полу, даже не удивилась. Такую картинку за последние четыре года я видела регулярно. Только злость в груди поднялась. И желание хорошенько пнуть мать ногой. Клялась ведь мне и Антону, что исправится. Что лечиться от зависимости станет.

Стала, конечно. Если судить по количеству шприцов на полу, сегодня у неё пир. Отыгралась за несколько дней. За всё то время, что держалась.

Я склонилась к ней, чтобы потрясти за плечо и заставить перейти в свою комнату. Переступать через её тело не было желания. Убирать на кухне не стала бы. Антон мне категорически запрещал. Как и дома оставаться, если вдруг мать кого-то притаскивала.