– Искромсаю, как щенка, – рычал он. – Ты ж еще молодой парень. Разве дикая кочевница этого стоит?

– А, понял, – Эдгар снова улыбнулся, – объяснять про честь женщины и про честь дома, где я служу, вам бесполезно. Чего же вы ждете? Кромсайте! Или у вас всегда слова так расходятся с делом?

Томас, окончательно потеряв самообладание, ринулся на него с утроенной силой и в пылу броска даже не сразу почувствовал боль – но остановился, заметив, что его правый рукав окрасился кровью, а рука стала словно чужой. Эдгар отступил на шаг, синие глаза смотрели с едва уловимой насмешкой.

– Сможете продолжать?

– Нет, – прошипел Томас, жестом подзывая обоих секундантов, которые тут же подтвердили, что поединок завершен.

– Выздоравливайте. Я передам ваши извинения маркизе Динаре, – Эдгар улыбнулся уже чуть свободнее, встретился взглядом с соперником – и замер.

Карие глаза Томаса вдруг показались ему похожими на темную воду. Темная, почти черная ледяная вода. Ледяной холод. Эдгар почувствовал, что перед глазами у него все начинает плыть, а ноги словно подкашиваются. Он застыл, боясь рухнуть прямо перед противником, секундантами и газетчиками. Осторожно выдохнул. Наваждение не проходило. Ледяная темная вода, бездонная полынья. Повсюду. Не видя ничего перед собой, кроме холодной воды, он на негнущихся ногах шагнул к Мышке, радуясь про себя, что привязал лошадь совсем рядом. Руки не слушались. Эдгар едва отвязал повод и, перекидывая его на шею Мышке, прикоснулся к ее теплому бархатному носу, а потом – к шее. Теплый нос и теплый конский мех словно привели его в чувство. Он покосился на место дуэли: похоже, никто и не заметил, что ему не по себе. Секунданты вместе с хирургом были заняты Томасом, а оба репортера, поняв, что продолжения не будет, развернулись и двинулись в сторону от пустыря – Эдгар видел, как удаляются их силуэты. Он сделал несколько глубоких вдохов, собираясь с силами. Надо сесть в седло. Легко и красиво – все-таки на него могут посмотреть. А, уж хоть бы как. Мышка фыркнула. Он окончательно оклемался, вскочил в седло, подобрал повод, выпрямился, подставляя лицо холодному апрельскому ветру. Холодному, но живому.

Через несколько минут Эдгар уже въехал во двор герцогского дома. На улице начало темнеть, почти все окна в доме тоже были темны – у герцога Роберта рано вставали и рано ложились, так было заведено. Эдгар невольно поднял взгляд на окно, из которого совсем недавно молодая маркиза послала вслед ему древний охранный знак. Окно было таким же темным, как и остальные, но ему показалось, что тяжелая штора чуть колыхнулась. Он завел Мышку в денник, расседлал, обтер, принес ей ведро воды и только после этого направился к дому. Как обычно в это время, свечи везде уже были погашены, лишь внизу у парадной лестницы горела пара масляных ламп. Эдгар прикрыл за собой дверь и вдруг услышал легкие шаги на лестнице.

Он поднял голову. По ступенькам быстро сбегала вниз Динара. На долю мгновения он растерялся, думая, как к ней обратиться – на языке степняков или на здешнем наречии – но решил заговорить по-стейнбургски, словно нарочно увеличивая дистанцию.

– Ваша светлость?

Она растерянно улыбнулась:

– За весь день с этой суматохой даже не заглянула на конюшню, а там мой Янтарь.

– Конюх присматривает за всеми.

– Конечно, но… – Динара, словно вдруг спохватившись, посмотрела на него пристально. – Вы дрались с этим важным господином… с вами все в порядке?

– Да, спасибо.

– А господин, с которым вы дрались? Вы убили его?

– А вы бы этого хотели?

– Нет, нет! – испугалась она.

– Не убил, не тревожьтесь за него. Немного раскроил ему руку.