Матрос засмеялся, уже взбегая по трапу. Потом они одолели в том же темпе (Кирилл Александрович едва поспевал за юношей) ещё два трапа, вошли в ярко освещённый овалами плафонов коридор и, постучав в раскрытую дверь, зашли в каюту капитана.

– А, рад приветствовать местную рыбью власть! – Герман Евгеньевич по-молодому резво поднялся из-за стола навстречу гостю, протянул могучую мужицкую руку. Широкая золотая лычка на обшлаге будто подчёркивала мощь его ладони. – Семашко.

– Одинцов, – Кирилл Александрович ответил крепким пожатием и поёжился, как обычно бывает, когда с мороза обдаёт теплом. – Надолго в наши воды?

– Вынужденная посадка, – испытующе, в упор взглянул капитан и на всякий случай добавил: – Как говорят в Аэрофлоте. Льды выдавили нас из Натальи и Павла… А-а что это мы сразу о деле? – Улыбнулся он и кивнул на полушубок гостя и портфель, который матрос всё ещё не выпускал из рук. – Располагайтесь, устраивайтесь. Каюта для вас приготовлена. Витя, проводи товарища инспектора в каюту начальника экспедиции. – И добавил уже вдогонку уходящим:

– Обоснуётесь – прошу ко мне, поужинаем.

Каюта начальника экспедиции находилась на одной палубе с капитанской, за поворотом коридора. Вошли. Одинцов стряхнул с себя полушубок и, цепляя его на вешалку у двери, разглядел наконец совсем юное лицо матроса.

– Сколько годов тебе, Виктор Александрович?

Витос не любил этого вопроса, но величанье отвлекло его мысли, и он сказал просто:

– Восемнадцать.

– И уже на старпомовской вахте стоишь? Молодец!

Большие морские часы на переборке показывали около шести – полвахты, значит, уже пролетело, первой его морской вахты. Витос нажал ручку двери.

– Мне нужно идти. До свиданья.

– Заходи, братишка, потолкуем. Не забывай старика, добро?

– Добро, – повторил Витос давно уже нравившееся ему морское слово.

В рулевой рубке было темно, мерцали подсветкой только компас, машинный телеграф да пожарное табло, пахло перегретой пластмассой и кофе, который старпом всегда заваривал в штурманской. От рулевой рубки её отделяла дверь, обычно открытая, но завешенная длинной светонепроницаемой портьерой. В штурманской над столом с бело-голубыми морскими картами горела лампа на раздвижном кронштейне, высвечивая в месте прокладки чёткий яркий круг размером с иллюминатор. Металлический абажур лампы не пропускал ни капли света, но карта под ним светилась так ярко, что после рулевой штурманская казалась царством света. Витос хорошо различал все движения старпома, стоявшего к лампе спиной. Он разговаривал по рации с флотом:

– Тридцатый, что у тебя за рыба? Приём!

– А, рыба известно какая – минтай! – Весело отозвалась рация. – Крупный, чистый.

– А, ну давай, подходи на сдачу – правый борт, пятый номер трюма. Как понял?

– Добро, иду, понял – пятый номер, правый борт.

– Семнадцатый – «Удаче»! – Снова позвал старпом и, не слыша ответа, крикнул погромче: – Сээртээм 8–417 – «Удаче»!

– Слушает Семнадцатый, – ответил приёмник.

– Что поднял?

– А, слёзы поднял – тонн десять.

– А что за рыба, с приловом, нет?

– Есть маленько. Селёдка, процентов двадцать.

– А, ну смотри, с такой рыбой и близко не подходи. У нас гость на борту. Понял?

– Да слыхали уже… гость, в рот ему кость. Что ж теперь делать, ковыряться в этой рыбе?

– Твоё дело. Смотри, диплом у тебя один.

– «Удача» – СРТМ 8–420! – Рявкнул приёмник.

– Слушаю! – Тоже хриплым басом передразнил рыбака старпом. Но тот и ухом на такой юмор не повёл:

– На сдачу иду. Тонн тридцать, чистый минтай.

– А, молодец, Двадцатый, – уже своим голосом отвечал старпом. – Левый борт – твой. Сейчас Полста седьмой заканчивает, отскочит – подходи. Как понял?