Но Арнесену потребовалось еще раз пересчитать деньги. Он открыл кофр и перепроверил выручку, монетка за монеткой, бумажка за бумажкой. Поэтому, когда Вера была уложена в постель и Пра вышла из спальни, Болетта все плакала, давным-давно опоздав на работу, а страховщик Арнесен стоял в прихожей, свесив свой пыльник через локоть, и вертел в руках шляпу, точно руль. – Бедная девочка пришла в себя? – прошептал он. – Она спит. Не смею долее вас задерживать. – Арнесен воззрился на старуху. – А у нее часто такие приступы? – Вера перенесла воспаление легких, затяжное. Но я давно попрощалась с вами. – Арнесен приоткрыл губы в полуулыбке. – Воспаление легких? В некоторых случаях страховая компания желает изучить медицинское заключение, прежде чем определить размер премии. – Пра широко распахнула дверь. – Врач уже в пути. В третий раз говорят вам: прощайте!

Арнесен поклонился, подхватил кофр и попятился на площадку, где принялся тщательно застегивать пыльник на все пуговицы. Пра собралась уже захлопнуть дверь, но передумала и уцепила его за руку. – А как, собственно говоря, вы можете быть абсолютно уверены, что Штейнеры не вернутся? – Потому что они умерли! Я же сказал. Вы, что ли, газет не читаете? Зачем квартире простаивать? – Пра выпустила Арнесена, и он немедленно принялся шуршать в карманах. И достал газетную вырезку, фотографию с подписью. – Посмотрите, – сказал он. – Это журнал «Веко». Вот фру Штейнер и Рахиль, видите?

Старуха взяла фотографию и поднесла к глазам. Это были они. Огромная печаль и столь же огромная злость наполнили Пра. На снимке были Рахиль с мамой. Мама, умирающая или уже мертвая, скелет в отрепьях с обтянутым кожей черепом, огромадные глаза, смотрящие то ли в камеру, то ли на Бога, то ли на палача, и держащая мать за руку Рахиль, почти голая, плечи острые, как крылья из хрящиков, она стоит прямо, она плачет, кричит, рот как рана на лице, на уже старческом лице девочки, без возраста, без времени, покалеченный ребенок на пороге смерти на фотографии, где умирающий цепляется за мертвого. Под фото было написано по-шведски: Страшный концлагерь «Равенсбрюк» переполнен настолько, что узникам не хватает роб. Все. Больше ни слова. Старуха припала к стене. – И вы носите это в кармане?! Как же вам не совестно, – сказала она тихо. – Я просто увидел, что это они, – промямлил Арнесен. – И вырезал. Можно фотографию назад? – Нет. Фотография будет у меня. Пока вы живете в их квартире. – Арнесен покрыл голову шляпой и вырвался, старуха дала ему пройти. – Надеюсь, когда-нибудь мы все будем спать спокойно, – вымолвила она.

Тут они услышали приближение доктора Шульца, тяжелые шаги по лестнице, хлопки руки по перилам. Арнесен быстро поднял глаза на Пра. – Спасибо, я сплю превосходно. Только жена мается бессонницей. – И он споро побежал вниз, но, минуя Шульца, который оказался изрядно спавшим с тела и трезвым, всучил ему свою визитную карточку. Доктор Шульц секунду посомневался, пробежал глазами текст и покачал головой. Арнесен остановился на площадку ниже, он держал шляпу в руке и снова улыбался. – Позвоните, когда потребуется, доктор! – Никогда не потребуется. Страховать мне, по счастью, нечего. – Шульц сунул визитку в карман и одолел последние ступеньки до двери, где его нетерпеливо поджидала Пра. Она втянула его в квартиру и захлопнула дверь. – Она в спальне. Идите! И не снимайте ботинки.

Доктор Шульц опять потребовал оставить его наедине с Верой на время осмотра. Пра и Болетта ждали в гостиной. Они молчали. Тихо было так, будто Верино молчание въелось в мебель, стены, абажуры, обои и картины, и все краски стали глуше, а запахи тяжелее. Дуло из-под балконной двери, холодом опоясывая ноги. Ветер обдирал листья с деревьев на Киркевейен. Первое мирное лето давно осыпалось листвой. Датчане в Копенгагене обыграли сборную Норвегии 2:1. Бомбы упали на Хиросиму и Нагасаки, и тень человека навсегда впечаталась в землю. Доктор Шульц все пропадал у Веры.