Мне было семь, когда я в последний раз обувал свои любимые рыжие ботинки тридцать пятого размера. Хождение в них причиняло нестерпимую боль, но я не сдавался, хоть и понимал, что вскоре мне придётся сдаться. С этого момента я помню всё гораздо лучше — как ковылял, прихрамывая на обе ноги, как боялся принести «тройку» домой, как решил, что отныне и навсегда я уже взрослый. Взрослость казалась наградой и спасением. Оттого я воображал всё сильнее, что теперь могу принимать самостоятельные решения, сам отвечать за свою жизнь и во всём помогать маме, чтобы она не нервничала.

Кто знает, возможно, главным разочарованием всей моей жизни стало то, что я, наконец, понял — нервозность моей матери являла собой нечто вроде неотъемлемого свойства её личности, потеряв которое, она бы лишилась всех моральных и духовных ориентиров, остававшихся незыблемыми с самого её рождения. Наступи такой момент в самом деле, когда бытность обретёт законченные очертания и накроет широтой возможностей, мама бы потерялась, застыла и начисто перестала существовать. Трудности — это компас, указывающий верное направление, где каждое переживание равносильно и подвигу, и вознаграждению за тяжесть существования. И тот, кто не смог совладать с этими трудностями, слаб и безволен.

«Потому что никому не даётся испытаний больше, чем можно снести», — учила мама, благоговейно вздымая глаза к иконам в нашем доме, названий которых она не знала, а держала скорее для приличия, вроде того серванта с хрусталём, никогда не используемым, или библиотеки с книгами, никем нечитанными, чтобы никто не подумал, будто бы она плохая женщина.

Я же, войдя в стадию неконтролируемых трудностей, довольно скоро пришёл к выводу, что с меня хватит.

Сегодня мне исполнилось тридцать пять. Коллеги торжественно подарили мне новое рабочее кресло, наперебой рассказали, какой я ценный и важный сотрудник. При этом они улыбались натянуто. Через полчаса я вошёл в кабинет директора и выслушал уже другую речь: в добровольно-принудительном порядке меня переводят в другой отдел, посему у меня есть великодушный выбор — согласиться или написать заявление «по собственному».

Тогда-то я понял, что лучше уже не станет. Купил по дороге домой бутылку вина, собираясь напиться в хлам, отключил телефон, чтобы никто не донимал звонками, открыл дверь квартиры. Она оказалась не заперта. Меня встретила Дэни. Я полагал, она ещё будет на работе, но Дэни отпросилась пораньше.

— Я готовлю твою любимую пасту, — она улыбнулась.

Вот же какой поворот — неужели паста может отговорить кого-то вешаться?

— Придут Лео и Соня.

Этого ещё не хватало…

3. Глава 1. (Ч.2)

Неоднократно я задавался вопросом: должен ли именинник в свой день рождения звать гостей? Или они имеют полное право сами прийти без всяких приглашений, просто нагрянуть, с подарком — какой-нибудь коробкой сигар, бутылкой виски и прочей лабудой, и даже более того — они обязаны так сделать, коль уж назвались друзьями? А звать кого-то насильственно — моветон? Позвать на праздник, значит — обречь человека на незапланированные траты. Виски, сигары — сколько всё это стоит? У приличных марок ценник иной раз может достигать стоимости хорошего смартфона или часов. А Лео, например, никогда не приносит дешёвку. Да и Соня в этом плане отнюдь не скряга.

И вот они сидят, улыбаются, рассказывают о том, как провели отпуск, как выбирали мне презент, как потратились на соковыжималку, которую так ни разу не включили. Соня смеётся.

У них с Дэни один юмор на двоих. Разве может быть смешным то, что купленная вещь не пригодилась?