А Валерий Анохин в философском отклике на книгу «Сердечная рана» поразмышлял о жизни тела и души писателя: «Душа же устремилась к той, которая подобно русалке манит к себе. К призраку. К недосягаемой высоте…» [12], он тоже приблизился к нашей позиции, но завершил рассуждение гипотезой о желании писателя услышать «Божественное слово».

Анализ исследовательских работ, вошедших в сборник статей, показал, как глубоко были изучены прозаические и стихотворные произведения Михаила Жаравина. Но рыцарские мотивы в лирике исследователями так и не были обнаружены.

Мотивы рыцарства в лирике Михаила Жаравина.

Не отрицая предположения, суждения и умозаключения вышеупомянутых авторов, и не оспаривая их – докажем, что рыцарские мотивы в лирике Михаила Жаравина имеют место. И открыто или тайно подпитывают тему любви.

Первое стихотворение в сборнике «Сердечная рана» (С. 298) [13] настраивает нас на нужный регистр восприятия:

Дождёмся снега – он закроет раны,

Земля и души родственны вполне.

Мы чем-то наполняемся извне,

Когда перед собою цели ставим,

Когда летим по Млечному пути

К своей звезде далёкой, но прекрасной,

Когда идём тропинкою опасной,

Ещё не зная, что там, впереди.

Это стихотворение – как девиз, как напутствие самому себе и таким же как он – лирический герой Жаравина. Он отважен, отправляясь ли в путь «тропинкою опасной», или к своей прекрасной «звезде» – он полон надежд и вовсе не наивен. Как воин перед очередным боем с судьбой, с вечностью – он верит в порыв и достаточность собственных сил перед житейскими препятствиями на пути. Он ищет любовь, силуэт которой постоянно мерцает то в прошлом, то в будущем, но это – недосягаемая мечта, как звезда, прекрасная и далёкая, к которой хочется приблизиться. Отсюда и мощность в стремлении постичь любовь и пережить её заново.

Рассмотрим, как любовь к женщине движет лирическим героем, готовым на всё ради неё. Отсюда и аналогии между одной из основных тем лирики нашего современника и идеей рыцарства средневековой поэзии о подвигах придворных, воспевающих возвышенные чувства к даме как к Мадонне. Идея эта воплощается в воссоединении черт Богоматери и земной, живой женщины в едином образе Прекрасной Дамы. Поэтому, чтобы чётче представлять, с чем именно сравнивается любовная лирика Жаравина, укажем характерную черту куртуазной поэзии – это преклонение героя перед образом Дамы сердца в песнях и балладах трубадуров, ради взгляда или прикосновения которой, рыцарь готов был умереть, за любовь которой безропотно мог пожертвовать своей жизнью. Как, например, в песне Саркамона (С. 98) [14], странствующего рыцаря и автора семи куртуазных кансон (лирических песен), в одной из которых «Ненастью наступил черёд…» – есть такие строки:

…Затмила мне весь женский род

Та, что в душе моей царит.

При ней и слово с уст нейдет,

Меня смущенье цепенит,

А без нее на сердце мгла.

Безумец я, ни дать ни взять!..

А в лирике нашего современника атрибуты жертвенности ради любви также весомы: «Я значение слова свожу до нуля, / Мне гораздо важнее глаза или руки…» (С. 323) [13].

В рассматриваемом нами контексте образ жаравинской «Прекрасной Дамы» – это образ земной женщины, подарившей когда-то свою любовь лирическому герою, исчерпавшуюся по объективным причинам. Это образ женщины, которую он иногда обожествляет, поскольку испытывает к ней сильнейшее чувство, множащееся то из-за разлуки с ней, то от случайных и кратких встреч. Образ её присутствует в нескольких стихотворениях, но на расстоянии от героя, например, в следующих строках:

…Но где-то из-за рамы смотришь Ты