Я несколько растерялась и представилась со вздохом:

– Домовой Стравински, из Ёжинска. Хотя…

Хотела сказать, что я тут не по службе и вообще в отпуске, но не успела. Глаза парня вдруг вспыхнули. Зрачки вытянулись, глаза позеленели – ни дать, ни взять, любопытный котенок.

– Та самая?!

Я затосковала. Долго же мне будет аукаться скандальный процесс над Кукольником! Когда наконец шумиха уляжется?

– Угу.

Он просиял, открыл рот – наверняка, чтобы вывалить на меня кучу вопросов – подумал и закрыл. Только ухом дернул и глянул настороженно.

Я тихо выдохнула. Умный мальчик.

– Инкуб, – я решила перевести разговор, пока не наговорила лишнего. – Применил ко мне недопустимое внушение.

– Ой, дурак… Я хотел сказать, проходите, пожалуйста!

Я только щекой дернула. "Боятся – значит уважают" – любимый девиз моего бывшего начальства. Не очень приятно, хотя временами удобно.

Парнишка бодро чесал по коридору, настороженно на меня поглядывая. Интересно, что там насочиняли? Я завтракаю младенцами? Крошу в капусту злодеев три раза в день, с перерывом на обед и послеполуденный сон? Удовлетворяю половую страсть извращенным способом? В смысле, люблю чужие мозги?

Он остановился у предпоследней двери и осторожно в нее поскребся.

– Хоба, к тебе… эээ… потерпевшая!

В кабинете приглушенно, зато очень душевно выругались. Потерпевших тут не любили.

– Ладно, впускай, – разрешил опер (а кто еще?), тяжко вздохнув.

Паренек толкнул дверь, подмигнул мне и по-кошачьи бесшумно скользнул прочь. Наверняка досыпать.

– Проходите, присаживайтесь, – скрипучим голосом велел пожилой гоблин, не поднимая головы от кипы бумаг. За грудой документов он почти потерялся: маленький, седенький, с тускло-зеленой кожей и желтыми клыками.

Присаживаться? Куда, интересно? Документами было завалено все: стол, стулья, несгораемый шкаф в углу, подоконник и даже пол. Прошиты и пронумерованы? Какое там! Разрозненные бумажки. Из окна тянуло сквозняком, ветер лениво ворошил протоколы и объяснительные.

– Спасибо, я постою.

Гоблин дописал, поставил вниз закорючку и отложил лист.

– Что вам?.. – проскрипел он, поднял глаза и запнулся. – Потерпевшая, значит?

На морщинистой физиономии гоблина промелькнуло злорадство. Женоненавистник, что ли? Или узнал?

Я по привычке вытянулась во фрунт и сжато изложила обстоятельства дела: что, кто, когда и как. Гоблин, впрочем, слушал вполуха, крутил ручку и разве что не зевал. Как если бы я пришла жаловаться на дождь за окном. Подумаешь, инкуб. Подумаешь, приезжих охмуряет. В приморском городке, мол, такими кишмя кишит. Что, всех ловить? Возни много, толку мало.

И я понемногу начинала злиться.

Понятное дело, запрещать инкубам соблазнять девиц – это как запрещать траве расти, а солнцу светить. Природа у них такая, ничего не попишешь. Но вот "продавливать" жертв нельзя, максимум слегка усилить имеющийся интерес. Другой вопрос, что инкубов редко удавалось прихватить за… то есть поймать на горячем. Жертвы до последнего не желали обращаться в полицию. Страшно и стыдно.

– Готова пройти магическое освидетельствование, – закончила я свой, кхм, доклад.

Гоблин встрепенулся и махнул когтистой лапой.

– Да ну, глупости. Можете идти, домовой.

Значит, точно узнал – я назвала только свои имя и фамилию.

– Я настаиваю на проведении экспертизы.

Он цыкнул пожелтевшим зубом.

– Настаиваете? Идите-ка вы отсюда,гражданочка Стравински. Пока я не стал разбираться, как это вы не поддались внушению, а? Может, вы привираете?

– Зачем? – поинтересовалась я, стараясь не выдать злости.

Гоблин совсем уж скабрезно ухмыльнулся.

– Откуда же мне знать? Может, мстите бедному инкубу за какую обиду? Вдруг он на ваши, хе-хе, чувства не ответил?