– Не повезло ей, – рядом остановился эксперт. – Бывает.

– Родственников известить надо, – следователь глубоко вздохнул. Он не сомневался, что имеет дело с банальным несчастным случаем. Опять куча писанины, дома не раньше полуночи, жена снова ворчать будет…

За спинами людей беззвучно вздрогнула железная лента, застрявшая между зубцов пуговица выпала на ступеньку, покатилась и, никем не замеченная, упала в недра эскалатора.

Я иду.

Каждый шаг – боль. Каждый шаг – крик.

Мой путь длинен. Очень длинен. Но я иду. Этот коридор скоро закончится. Я уже прошёл целую треть. Там, за ним, будет легче, я знаю. Там моё горящее тело будут остужать ветер и дождь. Мысли о прошлом не причиняют боль. Они помогают идти.

Я иду.

К тебе.

Ты убил меня. Убил подло и жестоко. В ночную смену пожаловался на проводку, завёл в эту комнатушку в подвале, где давно никто не бывает, и оглушил. Оглушил и связал, чтобы насладиться моими страданиями. Проводка была в порядке, теперь я знаю. Теперь я многое знаю. Я не сержусь и не испытываю ненависти к тебе. Я даже готов простить тебя за мою смерть.

Но ты привёл сюда моих детей. Питера, Молли и Эдит. Трёх, четырёх и пяти лет.

Ты сказал, что папа приготовил им сюрприз. Фейерверк. Они поверили тебе, ведь тебе верил я. Я считал тебя другом, дети звали тебя «дядей». Ты был вхож в нашу семью как друг, как брат. Только Анна не любила тебя.

Я был не прав, что не слушал её.

Зависть грызла тебе душу. Ты завидовал тому, что я был счастлив с детьми. Ты знал, как я переживал уход Анны. Но ты завидовал. Ты жил не хуже меня, но завидовал моему дому. Ты завидовал мне, считая, что я сплю с соседкой, призывно собирающей боярышник возле моего забора.

Но я не спал с ней. Мне не было до неё дела. У меня была семья. Дети.

Ты решил убить нас.

Ты ошибся.

Шаг – боль. Шаг – крик.

Мой крик, моя боль навсегда вплавились в камни этого коридора. Он кричит вместе со мной. Ты завёл детей ко мне в камеру, ты оставил там свою адскую смесь и поджёг разлитый бензин. Ты незаметно вышел, пока дети пытались понять, почему я не встаю.

Только за одно я могу сказать тебе спасибо: ты не закрыл дверь. Не из человеколюбия, нет. Чтобы взрыв уничтожил все следы и камеры наблюдения. Ты всё продумал. Всё подвёл под несчастный случай. Ты знал, что дети никуда не уйдут от меня. Но ты ошибся. Я очнулся и успел всё понять. Я не мог убежать, но криком гнал детей.

Господи, велика милость твоя. Я благодарен тебе за то, что ты принял души девочек в свой Сад. Я благодарен тебе, что Питер чудом остался жив. Анна забрала его. Она приехала сразу, как только ей сообщили о пожаре и взрыве. Ты не знаешь, как я был счастлив видеть презрение и отвращение на её лице в ответ на твоё лицемерное горе. Она не поверила тебе. Анна знала, что я никогда не возьму детей на работу.

Соседка не стоит даже обрезка ногтя с её мизинца.

Питер придёт в себя. Я знаю, я верю. Но я надеюсь, что он никогда не вспомнит, как я шёл по коридору и кричал, сгорая заживо.

Шаг – боль. Шаг – крик.

Твоя мерзкая душонка удовлетворена. Ты спишь с моей соседкой, и тебе тепло рядом с ней. Твоя совесть спокойна, и ты счастлив.

Я ненавидел тебя и желал тебе смерти, и Господь не принял мою грешную душу. Но Дьявол вложил в моё горящее, искалеченное тело подобие жизни.

И я иду.

Иду, чтобы сомкнуть горящие пальцы на твоей шее. Чтобы увидеть твой страх.

Я иду услышать твой крик.

Заливистый девичий смех эхом гулял по пустому подъезду. Троице на первом этаже не было дела до того, что на часах четыре утра.

– Ой, Пашка, ты тако-ой клёвый, – пьяная девушка лет пятнадцати, в розовой короткой курточке и таких же розовых облегающих брючках, ухватилась за руку довольно ухмылявшегося кавалера. Пашка и его приятель Санёк незаметно обменялись многозначительными взглядами.