Когда же он, как ценитель старины, – памятью – видимо, прорвался сквозь житейские бури и отлистал книгу прошлого, представился:

– Бог.

Кажется, Максим остолбенело отшатнулся, как это делают при запуске ракет их железные объятели.

– В моем теперешнем имени аббревиатура, – пояснил незнакомец. – Бобылев Олег Гаврилович. Сразу скажу: не символ эпохи, но не позорный ее представитель.

А после того как сказал, что сама динамика нашей жизни – это не монументальный фасад, а крысино-мышиное закулисье, он Максиму почему-то показался сугубо своим человеком. Тем более из его уст услышалось и такое:

– Слово умирает вместе с жизнью. А время не старится. Оно просто перестает быть.

А еще через минуту Максим узнал, что Бог не числит себя в жизни зрителем первого ряда партера.

– Хотя хочется, – признался он, – умолчать только об одном, что пафос жизни – это измененная граница композиционного эффекта, где ты имеешь право на любое внимание, и не стоит случайные встречи наслаивать на случайные времена.

Максим приклонил голову в знак согласия со всем, о чем дед говорил. И вдруг он озадачил Максима своим вопросом:

– Ну и что, как вы думаете, будет после конца света?

О конце света последнее время стали говорить повсюду все чаще и чаще.

Одни при упоминании этого события являли полную безысходность.

Другие философствовали.

Типа: «Дань высокой энергетики, конечно, незыблема. Но наверняка придет магическая помощь.

После коллапсса останутся островки благополучия».

Третьи – откровенно зубоскалили.

И только один явно выживший из своих желаний человек сказал:

– А он давно уже наступил, конец света. Пусть это не покажется грубым, но в русский обиход любезность входит, как хаос. Мы давно дали фортуну на растерзание. Посмотрите на фамильные портреты прошлого. Сколько солидности. Даже шика.

А сейчас сплошная голопупость и декольте чуть ли не ниже пояса. А так называемые пирсинги в пупке, в носу, на губах и даже на языке – это что? Разве не конец разума?

Он сделал передых и заключил:

– По-настоящему боится греха тот, кто не знает, какая за него будет кара. А сейчас, когда все духовные взоры обращены к дьяволу, когда всепочитательность забыта навсегда, а жертвенная любовь стала предметом сказок, вернуть вечные времена уже никому не удастся. Пир Веры – позади.

С этими словами пассажир тогда ушел.

А нынешний все еще сидел и, видимо, ждал, что же ему на его вопрос ответит Максим.

Выразиться так, как тот человек, конечно же ему не удастся. И все потому что Максиму неведомо такое понятие, как «общее царство». Или через молитвенное прошение «живое общение с Христом».

Хотя он был не прочь принять молитвенное участие в чем-то общем и серьезном, чтобы ощутить некую духовную независимость, что ли. И вдруг он ответил нынешнему седоку словами, которые на эту тему были им услышаны накануне:

– Логических доказательств о конце света пока нет. А вот абстрактные гипотезы существуют. Все зависит от планетарной силы земли.

И, выходя из машины, нынешний седок пожал ему руку, видимо, сбрив свои сомнения лезвием точного знания, которым, считал он по наивности, обладал простой таксист.

С каждым днем, который впутывал его в сеть городских улиц, Максим все больше и больше как бы вникал в некую роль, недоступную в жизни. Его пассажиры, или, как он их звал на старинный манер, седоки, вроде бы старались спрятаться в его машине от реальности и, оградив себя от стрессовой ситуации, на каждую достоверность события смотрели без особого тщения, словно бы обзаведясь каким-то особым иммунитетом. Вот взял он одного мужичка во дворе дома, окна которого выходили в горсад.