– Да ладно! – широко улыбнулся Крылов, разливая пиво по стаканам. – Ведь наш милый Тарасов – просто большая деревня, где все друг друга знают. Тем более надо выпить… за знакомство!

Знакомство выдалось бурным, благо подогревалось алкоголем остаток дня и добрую половину ночи.

Таким бурным, что скоропостижно наступившее утро, закинувшее в окно свою горячую солнечную лапу, показалось мне расцвеченным в мрачные самогонно-рассольные тона. Примерно такого же цвета бывают остатки деревенского самогона на дне мутной бутыли, когда смотришь на нее с утра.

Конечно, пили мы вовсе не самогон, а пиво, а потом, после прохождения билетно-паспортного контроля и поездного наряда транспортной милиции, – водку. Надо сказать, что вообще водку я не пью. Не женский это напиток. Но вот только как-то само собой получилось… не знаю.

В памяти осталось только то, что распоясавшееся трио споило несчастного Сашу Воронцова, «ужабившегося в хлам», по выражению г-на Крылова, а потом изощрялось в диких словесных пируэтах. Немякшин раскачивался на верхней полке, как обезьяна на лиане, и непрестанно бормотал уже ставшее сакраментальным:

– Я – красавец. Я не человек, а сказка.

«Бульдог» Костя Ковалев пел песню: «Большие города, пустые поезда, ни берега, ни дна, все начинай сначала», – а потом расхаживал по вагону и с чудовищным грузинским акцентом, басом грохотал:

– Нэ-э-эт билэт!!

Если учесть, что в нашем вагоне было по меньшей мере с десяток кавказцев, эти «прогрузинские выходки» г-на Ковалева выглядели по меньшей мере опрометчиво.

Самым несносным оказался Крылов, которого его друзья именовали собачьей – или попугайской – кличкой Тоша. Это они выкроили из его звучного имени Антон.

Сей Тоша болтал без умолку, повествуя о самых невероятных происшествиях, имеющих место быть в его веселой и неоднозначной жизни. Каждый эпизод он подытоживал бравурным восклицанием:

– Я – великий человек. Я отказываюсь это слушать.

К чему была последняя фраза, я упорно не понимала; вероятно, организм Крылова настолько устал от болтовни своего владельца, что сам не хотел продолжать. Но не мог остановиться, как раскатившаяся под гору скрипучая и грохочущая телега.

К счастью для меня, в конце концов великого человека, который отказывался слушать самого себя, сморил здоровый алкогольный сон, но и уже прикорнув – кстати, положив голову ко мне на колени, – он продолжал пускать пузыри и бормотать о том, как Евгений Рейн приглашал его в Литинститут и как он, Крылов, чуть ли не потомок баснописца, отказался.

Когда я решила, что он заснул, я переложила Крылова на его собственную нижнюю полку. Напротив моей. Тут он открыл глаза, мутно посмотрел на меня, явно не видя, и пробормотал:

– А вы знаете, как умер мой дедушка Иван Андреич Крылов. Или прапрадедушка… Не-е-е-ет, не знаете-е. Он ум-м-мер от заворота кишок. Серьезно! Не верите?.. Не… не…

На отрицательной частице «не» он опрокинулся на спину и захрапел.

Весь остаток ночи меня мучили кошмары. Такое впечатление, что это злосчастное спиртное имело галлюциногенные свойства.

…У меня никогда до этого не было таких сновидений, как в эту ночь в поезде Санкт-Петербург – Адлер. Если бы я только могла знать, что эти кошмары не случайны и что скоро я буду вспоминать о них с мистическим ужасом… нет, я никогда бы не предположила того, что должно было произойти так скоро. Так жутко. Так правдоподобно. Наяву.

Конец ознакомительного фрагмента.