Рывком сейчас тебя раздену
Не как Прекрасную Елену,
Но шлюху как на трёх гробах!»
Перекрестились два пути,
Два существа дрожат согласно
Собаке должно в дверь скрести,
Тебе – подмахивать мне, ясно?
Я, коль не молод, хоть здоров.
Приходит девка по субботам,
Ты к ней бросаешься багров
И предаёшься тем работам,
От коих твой пылает хвост.
И чудодейственная сила
Вдруг поднимает твой нарост,
И лучше всех сейчас нам было!
Блик-папка
Я садился моим деткам в волосёнки,
Я их ласково и нежно целовал.
Поливал медовым цветом их глазёнки,
Я им утром их реснички щекотал…
Путешественник внимательных флотилий,
В моём мире и бесплотном, но густом,
Я хотел, чтоб мои детки ощутили,
Это я – тепло на лобике крутом…
Сквозь пространство древних лет от Гильгамеша,
Через булькающих сотни языков,
Через Индию, сквозь штат Уттар-Прадеша,
Прилетал к вам вечный папка в пене снов…
«Все твои страсти, девка, – три кишки…»
Все твои страсти, девка, – три кишки.
Могло быть шесть, могло быть и побольше,
Куда вставляют трости мужики
И где тот пан, у кого трость как в Польше.
Все твои страсти, девка, – предъявлять
Твой розовый отверстие для входа,
Что мамка завещала охранять
От всякого прохожего народа…
От этого ты лезешь на рожон,
Тебя до слёз мужчина вдохновляет,
Измята вся и выжата, твой стон,
Однако ещё большего желает…
«Ряд печальных расхождений…»
Ряд печальных расхождений
Между духом приключений
И способностью их жить.
Вот что может наступить,
Если возраст стал тяжёлым.
Потому ты торопись!
К девкам страстным, девкам голым
Угрожающе тянись…
«Небес от виртуальных, чёрных…»
Небес от виртуальных, чёрных,
Пронзённых взорами учёных,
Мыслителей, святых пророков,
С тяжёлым лбом владивостоков,
От этих пожилых небес
Вдруг отделился с рёвом бес,
Крылами чёрными захлопав,
Обрушился он на холопов.
Через небес пергамент старый
Других вселенных видны пары,
И тройки, и большие ямы
(Бледнейте в гробах, мандельштамы!).
Кричит парнокопытный бес,
На самый свод небес залез.
Клюёт разгневанного Бога,
И туч сгущается берлога…
На самом деле в чёрных дырах
Зрел отрицательный заряд,
Нам (Стивен Хоукинг!) говорят
Об этих дырах как вампирах,
Хрустят вселенные в зубах,
И не успеешь даже «Ах!».
«Я, овеваемый тюрьмою…»
Я, овеваемый тюрьмою,
В стране тяжёлых, вязких каш —
Нимб над священной головою,
Жил средь воров, Серёг и Саш.
Жил как зелёный Бодхисатва
И медными руками ел
Затем, надёжно и бесплатно,
Внезапно полностью прозрел…
Там сквозняки тюрьмы простые
Меня трепали словно куст,
И молодые часовые
Светились лицами искусств.
«По Петербургу густо-жёлтому…»
По Петербургу густо-жёлтому
Ты, Достоевский лысый, шёл к кому?
Ты, Гоголь, от кого бежал?
Литейный в ужасе дрожал,
И Лиговский, закрыв лицо руками,
Ты оросил проспект слезами…
В ночной Исакий Гумилёва,
Поверив в Ставке Могилёва,
О Николай, ты стал кровав!
Был ВЧК при этом прав…
«О длинноносые мужчины…»
О длинноносые мужчины!
О гауляйтер Польши Кох!
Их грузные бронемашины
Германских полевых дорог…
Прорубливая меж Силезий
Мечом, что метит в Кёнигсберг.
И вот орда германцев лезет,
Пересекая вены рек…
«Как молодая игуана…»
Как молодая игуана,
Как пожилой Чуфут-Кале,
Над Ленинским проспектом рано
Сижу, шершавый, на скале.
Спешит Фифи в железный офис,
Её энергий тёмных гроздь
Желает выпрыгнуть вдруг off из
Куда вонзался злой мой гвоздь…
«Вот кинооблик Императора…»
Вот кинооблик Императора,
Безвольного, женой зажатого,
Показывают в Могилёве,
И всё уже на честном слове,
И вниз Империя обрушивается,
И армия в царя не вслушивается,
И к Ленину бегут солдаты,
И Троцкому они придаты…
А Алексей-царевич, сын,
Теряет кровь как керосин,
Всё бледный бродит и лежит,
Над ним Распутин ворожит,