Любви, той любви, которая переноситъ человка въ душу любимаго существа, совсмъ не было.

«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – Вдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом 2 года тому назадъ. Гд же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдлалось, что вдругъ забылось все это, и на мсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій зврь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»

Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юнош тогда эгоизмъ его, благодаря той сред, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болзни. Онъ видлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кром того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.^>184 Для того же чтобы не видть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцнивать его такъ, какъ его оцнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.

Допросъ свидтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ^>185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дло рчами прокурора и предсдателя, перекрестными допросами свидтелей, присягой и всей мертвой закоснлой обстановкой суда, дло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они ршили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дло было ясно, и присяжные, слдившіе за дломъ, уже составили себ мнніе и скучали, слушая ненужные допросы и рчи.

«Вдь въ самомъ дл, что же тутъ длается, о чемъ идетъ рчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались вс эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человка въ странной одежд съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспхами и возгласовъ: судъ идетъ – внушитъ къ нимъ уваженіе.>