ло имъ. Онъ не боялся этаго чувства, онъ зналъ, чтò надо длать для удовлетворенія этаго чувства, и не считалъ дурнымъ то, чтò надо было длать, и отдался этому чувству воображеніемъ, и чувство овладло имъ. Весь день онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершается что-то важное и что онъ ужъ не властенъ надъ собой. Онъ цлый день и вечеръ искалъ случая встртить ее одну; но, очевидно, и она сама избгала его и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Но вотъ наступила ночь, вс разошлись спать. Валерьянъ зналъ, что Матрена Павловна въ спальн у тетокъ и Катюша въ двичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На двор было тепло, и блый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенвшему снгу, Валерьянъ обжалъ къ окну двичьей. Катюша сидла у стола и смотрла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь; потомъ она улыбнулась и покачала, какъ бы на свое воспоминаніе, укоризненно головой.

Онъ стоялъ и смотрлъ на нее и невольно слушалъ страшные звуки, которые доносились съ рки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рк, въ туман, шла неустанная тихая работа, ломало ледъ, то сопло что-то, то трещало, то осыпалось, то звнло – ломало ледъ. Онъ стоялъ, стоялъ, любуясь ей. Странное чувство жалости къ ней западало къ нему въ сердце, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо. Онъ начиналъ жалть ее и боялся этой жалости. И чтобы скоре заглушить эту жалость другими чувствами вожделнія къ ней, онъ стукнулъ въ окно. Она вздрогнула, какъ подпрыгнула, ужасъ изобразился на ея лиц. Она придвинула свое лицо къ стеклу – выраженіе ужаса не оставляло ее, не оставило даже и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась только, когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ махалъ, звалъ, а она помотала головой, что нтъ, не выйдетъ. Онъ хотлъ уговаривать, но вошла Матрена Павловна, и Валерьянъ ушелъ. Долго онъ ходилъ въ туман, слушая ледъ, и колебался, уйти или опять подойти. Онъ подошелъ: она сидла одна у стола и думала. Она взглянула въ окно, онъ стукнулъ. Она выбжала. Онъ обнялъ ее, и опять поцлуи и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывавшее прежнее чистое чувство. Они стояли за угломъ на сухонькомъ мст, и онъ, не видя времени, томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и больше и больше заражалъ ее.

Матрена Павловна вышла на крыльцо и крикнула. Онъ убжалъ. Она вернулась.

Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марья Ивановна молилась Богу и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подкрался къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.

– На что похоже? Ну можно ли, услышатъ тетинька, – говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь, вдь я вся твоя». И это только понималъ Валерьянъ и просилъ отворить.

Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать. Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой, суровой рубашк съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе этихъ какъ бы каменныхъ напряженныхъ мускуловъ, поднимающихъ ея руки, и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.

– Ахъ, не надо, пустите, – говорила она и сама прижималась къ нему........

Да, было стыдно, и гадко, и грязно. Куда двалась та чистота весенняго снга, которая была на ней?

–

Пробывъ 5 дней, онъ ухалъ. Онъ у