сть, – говорилъ Нехлюдовъ,^>127>поспшно обходя столъ и здороваясь со всми сидвшими.

Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ слъ и долженъ былъ обдать.

Все нынче имло для Нехлюдова въ дом Кармалиныхъ совсмъ другой, чмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.^>128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувренная манера старика Кармалина, жадно вшаго свой обдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь – плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.^>129

– Я не буду васъ стснять, – сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и вс остальные, кром Алины и Катерины Александровны.^>130

Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.

Перемнъ было много, какъ всегда за ихъ обдами, но теперь, когда онъ обдалъ одинъ и два человка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ полъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.

– Вы не видали новый модель Алины? – спросила Катерина Александровна.

– Нтъ.

– Пойдемте.

Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ двочки съ распущенными волосами.

Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.

– Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дйствуетъ угнетающе.

– Да. Но, главное, со мной въ суд именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезне.

– Что же это? Нельзя сказать?

– Пока нельзя.

– Тяжелое для васъ? – сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.

– Да и нтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.

– Секретъ? – сказала Катерина Александровна. – Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ суд? Касается только васъ?

– Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.

– Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.

– Завтра приде

– Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.

– Что такое, comme cela m’intrigue,^>131 – говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. – Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.^>132

– Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,^>133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все длаетъ, – сказала Алина.

Нехлюдовъ между тмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ длать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ вс мры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.

Онъ заснулъ поздно. Видлъ во сн^>134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти – рчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ суд только въ 10 часовъ. Онъ хотлъ идти къ Предсдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дло. Вс въ комнат присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встртили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совс