лалъ долговъ, и, вмсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нтъ боле убдительныхъ доказательствъ несостоятельности извстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ длу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумется, было бы лучше жениться на той двушк, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не длаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ вс живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербург.

Въ такомъ настроеніи онъ пріхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюш, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Панов, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундир. Уже подъзжая во двор къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гд Катюши, но ни на парадномъ, ни на двичьемъ крыльц ея не было. Старый лакей встртилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посщеніе тетокъ.

Только теперь онъ замтилъ, какое важное значевіе она имла для него. Ему хотлось спросить, но совстно было, и потому онъ неохотно вяло отвчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нтъ? И что съ ней сдлалось? – думалъ онъ. – Какъ жаль».

Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвтлло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьец и бломъ фартучк, не выросшая, но^>90 похорошвшая, все съ тмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.^>91 Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.

– Съ пріздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.

– Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?

– Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, – обратилась она къ Марь Ивановн.

– Есть у насъ – такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?

– Сейчасъ подамъ, – сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.

Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріхали. Рада, люблю васъ».

Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ період нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ длалъ все не такъ, какъ длали вс, а такъ, какъ требовала отъ него его совсть.

Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была боле тмъ таинственнымъ женскимъ неизвстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговніемъ, – теперь она уже была одною изъ тхъ существъ – женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.

Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдлать прилично.^>92 Разумется, это не хорошо, но в