– Что же ты не ел?

– И видеть не могу. То же тело, да клубком свертело. – Каратаев пересел получше, посмотрел на огонь. – Скучно что-то, Петр Кирилыч, так скучно, что ни болит – всё к сердцу валит. Оттого и скучно.

Пьер молчал. Он думал о том значительном виде, с которым французский офицер сказал ему: il faut marcher, il faut marcher.

– Да что же, силы-то у тебя есть? – спросил он у Каратаева. – Идти-то можешь?

Каратаев, видимо, не понимая вопроса, смотрел на Пьера.

– Ну, я говорю в день верст 20 пройдешь ты?

Каратаев покачал головой, слегка улыбаясь странности вопроса.

– Да разве я знаю, сколько пройду. Сколько бог пронесет. Так-то, соколик.^>498

^{>____________}

В то время, как растерянное французское войско двигалось таким образом, само не зная куда и зачем, сначала по старой Калужской дороге, прямо с фронта [?], Кутузовское войско стояло спокойно в Тарутинском лагере.^>500 Кутузов, разделавшись с Бенигсеном, уехавшим из армии, чувствовал себя обеспеченнее от необходимости наступления, которого^>501 вред понимал он один во всей русской армии^>502. В этот промежуток времени к Кутузову приехал еще парламентер с письмом от Наполеона, означенным из Москвы, хотя Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова на старой Калужской дороге. Кутузов ответил так же, как на первое письмо.

Молодежь генералов и офицеров между тем требовала деятельности – хотела скорее бежать и добить зверя, не соображая того, что кроме потери зарядов это добивание могло быть опасно и^>503 вредно. Но эта часть армии требовала деятельности.^>504И применение этой деятельности было найдено в партизанских отрядах, которые с каждым днем увеличивались. Каждому генералу и офицеру хотелось отличиться, и Кутузов, хотя употреблял все свои силы на то, чтобы уменьшать количество людей, употребляемых в эти отряды, должен был соглашаться на требования этих людей. Несколько дней из отряда Дорохова, ходившего налево от Кутузова, приходили донесения^>505о том, что в Фоминском слабо стоит дивизия Брусье и что ежели бы дать ему несколько подкреплений, он истребит эту дивизию. Опять, как перед Тарутинским сражением, обстоятельства в русской армии сложились так, что необходимо было атаковать. Казаки ходили близко около французов, узнавали, что они стоят плохо, солдаты и офицеры скучали бездействием.

[Далее от слов: Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении требования Дорохова, кончая: Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели гвардию французов, шедшую по дороге в Боровск близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. XV.]

Был 12-й час ночи.^>506 Генералы и партизаны, собравшись у Дохтурова, <с волнением обсуживали> дело. Было несомненно, что вся армия французов шла из Москвы по неожиданному направлению. Писали донесение Кутузову. Молодой, бравый офицер был призван к генералам, маленький, толстенький, аккуратненький Дохтуров^>507 долго ничего другого не хотел слышать, как исполнение данного ему приказания – атаки Фоминского. Он согласился только отложить, послав, как можно скорее, донесение в штаб.

– Скачи, что есть мочи, и подай в штаб, – сказал он офицеру, подавая ему конверт.

– Такого важного известия не было во всю войну, – вставил Дорохов.

– Прямо в Главный штаб. Дежурному генералу. Разбуди всех.

– Слушаю-с, – отвечал офицер, уж вперед обдумывая, как он возьмет по-казацки запасных лошадей с тем, чтобы сделать эти 27 верст до штаба.

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уж 4-й день. Везде была грязь. Болховитинов верхом на своей лошади, сопутствуемый казаком, в поводу