^>403Офицер достал и набил трубку и предложил ее Пьеру.

– Какая погода, точно юг…

– Но как же сделают с больными?^>404 – перебил его Пьер, отказываясь от трубки, – ежели нам придется выступать, у нас в балагане один солдат не может идти.

^>405Офицер поморщился. Он не любил говорить про дела службы. Однако он ответил. Он сказал, что об этом позаботятся, что в Москве остаются гошпитали и с собой, вероятно, как и всегда, возьмут подвижной гошпиталь.

– У нас и повозки будут, – прибавил он. – И во всяком, случае, если мы пойдем вместе, я вас прошу рассчитывать на меня, у меня два экипажа, и они к вашим услугам.

Пьер поблагодарил.

– Много сделано зла, это правда, – сказал^>406 офицер, – но вы согласитесь, что мы не были жестоки и делали всё, что от нас зависело, чтоб облегчить ваше положение, – сказал он.

–^>407Правда, – сказал Пьер.^>408

– Ca me rappele les vendanger chez nous. Oh c’est beau. Mon, grand père qui est fermier a deux vignes,^>409 – и офицер, покуривая трубку, рассказывал Пьеру о своих дорогих домашних, деревенских воспоминаниях. Через полчаса, около полдня, офицер ушел обедать. Солдаты, бывшие на работе, вернулись и пленным, велено сейчас же готовиться к выступлению.^>410

В балагане гудело веселыми голосами собиравшихся.

Платон своими спорыми движениями обматывал свои онучи, бечевочками и давал советы Пьеру, как обвернуть портянками, приобретенными Платоном,^>411 свои ноги.

– Что ж, Соколова-то куда денут? – сказал Платон, глядя на одного, не шевелившегося и свернувшегося под шинелью солдата.

Пьер подошел к солдату и спросил, может ли он идти. Лицо солдата было бледно, и глаза налиты кровью. Он не понял, что у него спрашивали, и ничего не ответил.^>412

Пьер поспешно вышел из балагана с тем, чтобы переговорить с офицером о больных. Два французских солдата стояли, у дверей, торопя пленных.

– Voyons, vite dépêchez-vous.^>413

Пьер обратился к одному из них, спрашивая, где офицер. Солдат этот, прежде ласковый (Пьер его знал), сердито крикнул на Пьера, чтобы он не смел выходить.

– Я приду, вы меня знаете.

–… rrr, – обругался солдат, выставляя ружье.

– Le lieutenant me demande,^>414 – сказал Пьер и пошел с такою решительностью на солдата, что солдат принял ружье.

– Eh bien, faite vite, sacré… rrr…^>415 – крикнул с ругательством солдат.

Грубо строгое это, так противуположное прежнему, обращение солдата удивило Пьера.

Выбежав к воротам дома, у которого его знакомый румяный офицер с другими возился у повозки, укладывая что-то, Пьер подошел к нему и начал говорить.

– Eh bien qu’est ce qu’il y a?^>416 – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер.

Пьер сказал про больных.

– Ils pourront marcher, que diable,^>417 – сказал он, отворачиваясь.

– Mais non, il est à l’agonie,^>418 – сказал Пьер.

– Eh bien, on le laissera là où il est,^>419 – сказал офицер.

– Il faudrait au moins…^>420 – начал было говорить [Пьер], как вдруг офицер, грубо обругавшись, крикнул на него и велел солдату отвести его на место.

– Allez à ce qui vous regarde, faites vos paquets et marchez, voilà tout.^>421

<Пьер вошел в балаган. Каратаев, собравшись, прощался с больным солдатом. Все уже были готовы и прощались с остававшимися солдатами>

Одно последовательное занятие Пьера за это время, кроме внутренней работы мысли, состояло в наблюдении признаков общего положения французов – той таинственной силы^>423 порядка, которая его водила из места в место, привела на казнь, спасла от смерти и бросила в балаган пленных.^>424 Не отдавая себе в том отчета, Пьер непрестанно внимательно следил за этим порядком – за этой силой, управлявшей его судьбой, и в последние дни сентября заметил, что