Думая всё о том счастливом времени, когда он будет свободен, Пьер поставил ровно свои босые ноги и задумчиво стал смотреть на их грязные и толстые, большие пальцы. Казалось, что созерцание этих босых ног доставляло Пьеру большое удовольствие. Он несколько раз сам с собою улыбался, глядя на них.^>156 Это непривычное^>157 зрелище своих босых ног связывалось в его душе с сознанием простоты и ясности душевной, которые он испытывал в это время.

Радостное созерцание это было прервано приходом двух французских солдат с свертками полотна. Они прошли в балаган и направились к углу, в котором жил Пьер рядом с Платоном Каратаевым. Платон Каратаев лежал, укрывшись головой в^>158 французскую изорванную шинель, которая была дана ему. Платон Каратаев уже^>159 5 день был болен лихорадкой, страшно измучавшей его. Платон Каратаев получил репутацию швеи, и французские солдаты носили ему шить рубашки. Но, мучимый лихорадкой, он работал не споро и у него было еще^>160 много несшитого прежнего полотна. Французы растолкали его и требовали, чтобы он в три дня сделал им из полотна рубахи.

– Эх, соколики, всё бы сделал, кабы не трясла меня, – говорил он посиневшими, трясущимися губами. Пьер, уже неоднократно отстаивавший, благодаря знанию языка, своего друга, и теперь заступился за него и объяснил французам, что у него так много работы и он так болен, что не может взять их рубашки. Французы ушли.

– Эх, соколик, язык – телу якорь, – сказал Платон Каратаев и завернулся опять в свою шинель.

Пьер прикрыл его^>161 своим кафтаном и сел подле него, взялся за свою работу. Это была сломанная деревянная ложка, которую он хотел починить шилом и дратвой.

Не докончив еще свое^>162 дело, Пьер,^>163 не спавший прошлую ночь от шума на поле, лег^>164 на свою солому и задремал. Только что он задремал, как за дверью послышался голос:

– Un grand gaillard, nous l’appelons grand chevelu. Ça doit être votre homme, capitaine.^>165

– Voyons, faites voir, caporal^>166 – сказал^>167 знакомый Пьеру голос. И, нагибаясь, вошел капрал и^>168 бравый, прихрамывающий французский офицер.^>169 Он оглядел пленных и остановился глазами на Пьере.

– Enfin je vous retrouve, mon cher Pilade,^>170 – сказал он^>171, подходя к нему.

– Bravo! – закричал Пьер, вскакивая, и, взяв под руку^>172 Рамбаля с тем самоуверенным пренебрежением, с которым он хаживал по балам,^>173 вывел его за балаган.

– Ну как не дать мне знать, – упрекал Рамбаль,^>174 – это ужасно, положение, в котором вы находитесь. Я потерял вас из виду, я искал. Где и что вы делали?

Пьер весело рассказал свои похождения, свое свидание с Даву и расстреляние, на котором он присутствовал.^>175 Рамбаль пожимал плечами и хмурился, слушая его. Когда Пьер кончил, Рамбаль обнял и поцеловал его.

– Mais il faut finir tout ça, – говорил он. – C’est terrible.^>176 – Рамбаль посмотрел на босые ноги Пьера. Пьер улыбнулся.^>177

– Le diable n’est pas aussi noir qu’on le fait. Et j’ai eu des moments bien doux, dans cet espace de temps,^>178– сказал Пьер.

– Et savez vous que j’ai de la peine à vous reconnaître, mon cher ami,^>179 – сказал Рамбаль, улыбаясь и всё поглядывая на босые ноги и на узел, который он,^>180 входя в балаган, сложил.

– Tôt ou tard ça doit finir, – сказал Пьер. – La guerre finira un jour et deux mois de souffrance en comparaison de toute la vie…^>181– сказал Пьер, вспоминая слова Платона Каратаева: «час терпеть, век жить». – Pouver vous me dire quelque chose de ce que se fait dans le monde des armes? Aurons nous encore la guerre ou la paix?