Андрей снял мундир, надел кафтанчик и, как будто стряхнув с себя тяжелые мысли, совсем другой, веселый и спокойный, вышел в столовую.

Когда он сидел за ужином, глядя на добродушное толстое лицо Pierr'a, сидевшего против него,[1043] глаза его горели непривычным блеском оживления – всё таки гордого оживления, и дружбы, и все гордой, покровительственной дружбы. Казалось, чем больше в нынешний вечер он потерял надежды на счастье с женой, тем сильнее в нем становилась[1044] потребность дружбы. Он не спускал глаз с доброго круглого лица Pierr'a и постоянно заигрывал с ним и ласкал его, как заигрывают и ласкают любимую женщину.

Pierre[1045] иногда отрывался от еды, чтобы[1046] высказать всё, что он хотел, иногда отрывался от разговора, чтобы есть очень много и быстро, почти не жуя, всего, что подавали.

– Ты был очень хорош, – говорил князь Андрей. – Тебя, как плотину, прорвало[1047] и m-lle Annette надо было видеть.[1048] То хорошо, что ты один из всех говорил. Коли бы не ты, то во весь вечер мы бы живого слова не услыхали.[1049]

– Да, нет, – поднимая голову и пережевывая сказал Pierre.– Нет, ты заметил анекдот Иполита. Очень хорош. Очень хорош…

Князь Андрей не отвечал. Он был слишком горд, чтобы смеяться над кем нибудь за глаза, особенно над таким жалким человеком, как князь Иполит.

Замечательно было, что князь Андрей, который часто бывал mordant[1050] в глаза, никогда за глаза ни про кого не говорил того, чего бы он не мог сказать ему в глаза.[1051] И это было не правило, но инстинкт, вытекавший из того же убеждения, что равных ему никого не было.

– Знаешь, что я открыл? – продолжал Pierre. – Я у них живу теперь и видаю его часто. – (Pierre, приехав в Петербург, остановился у князя Василья по желанию отца, который был дядя князю Василью.) – Я прежде думал, что Иполит только странен, но все таки человек, как человек, теперь я открыл,[1052] что он просто идиот, да, просто идиот. Ты знаешь, он не может счесть 25 и 36. Ни за что, я пробовал. Вот странно-то.

Князь Андрей поморщился.

– Ну, что говорить про это. Скучно.

– Но он добрый и честный малый. Право, но совсем, совсем идиот. Это он с детства.

– Одного я не понимаю, для чего ты остановился у них и отчего ты ко мне не переедешь.

– Граф хотел, чтоб я у них остановился. (Pierre называл графом своего отца). Ну, а потом неловко. Да и чтож, они славные люди.

– Гм, – сказал князь Андрей.

– Я знаю, – подхватил Пьер, – строго смотреть на них, вся эта семья такая comme il faut и grand seigneur,[1053] вся эта семья грязнее грязи. Анатоль это какой то кусок мяса, с одними физическими похотями. Иполит идиот. Отец ни то ни се, а сестра… Это удивительно… я никогда не видал, чтоб она чему нибудь была рада или чем нибудь огорчена. Я никогда не видал, чтоб она взяла книгу. Я ей дал раз потихоньку от отца la Nouvelle Héloïse. Она говорит скучно, Radcliffe скучно, Adèle de Sénange скучно. Вот не знаю, на ком бы я не мог жениться, только не на ней. Это тот же Анатоль, красивый кусок мяса в юпке.

– Ты не знаешь женщин, – сказал князь Андрей. – Одно, моя душа, – прибавил он ласково и покровительственно. – Зачем ты водишься с князем Анатолем К[урагиным]. Зачем? Я знаю, что тебя все любят, но тебе не надо любить всех. Ну, что у тебя с ним общего? Зачем эти кутежи?

– Да это правда, твоя правда. Сколько раз я говорил сам себе, что не буду с ним кутить. И голова болит, и гадко вспомнить, и денег стоит это пропасть. У меня опять нет, – сказал он, как будто удивленно.

– Я тебе дам еще, – сказал князь Андрей. Он достал красивый, новенькой портфель, разложил его, открыл пергаментную тетрадку. – Вот твой счет. Сколько тебе, 100 р. довольно? – Он достал кошелек с золотом из кармана и отсчитал деньги, потом неторопливо, чисто записал в пергаментную тетрадку и уложил в карман.