И что ему было сказать? Он ни в чем не мог упрекнуть свою верную, милую, добрую жену, которая под сердцем уже носила залог своей любви и верности. Она дала ему всё, что обещала: красоту, веселость, любовь, верность и обещала потомство. В чем же было упрекать ее? Никто не может помешать человеку из толпы скалить зубы и хихикать, глядя на хорошенькую женщину, ни князю Иполиту faire la cour à une jolie femme.[1025] Она не будет ни виновата в том, ни менее чиста. Это знал князь Андрей и он слышал и видел это зубоскаленье уже год. Он знал, что это естественно и иначе быть не может.[1026] В нынешний вечер он в первый раз почувствовал, что ему тяжело, что ему стыдно. И стыдно от человека, которого он считал ничтожнейшим идиотом.
И гордость, безграничная гордость его возмутилась, расстроила[1027] привычное спокойствие и спутала все его мысли и чувства. Он стал несправедлив и зол, убеждаясь, что он только справедлив.
«Боже мой, зачем я связал себя навеки с этим бездушным, пошлым существом?», думал он, отстраняясь от жены и без причины чувствуя ненависть к ней. «Я думал спастись от ничтожества и[1028] низостей жизни в счастии семьи. Я думал, она будет достойна, как я, и что вместе с ней легче будет презирать всё; и, вместо этого, вся пошлость мужа или дурака, слепого и равнодушного к своей чести, или придирчивого ревнивца, унижающего самого себя сомнением в себе. И нет выхода! Ужасно», думал он. «И ничего, ничего, кроме порханья, болтанья и этой вечной веселости, прикрывающей тупость и бесчувственность. Она не в состоянии ни почувствовать, ни понять моих страданий. А я не в состоянии унизиться, чтоб сказать ей. Боже мой, зачем я женился».
Как будто в подтверждение его мыслей, маленькая княгиня с своей ясностью понимания, в словах его не слышала ничего, кроме успокоительного значения слов и не поняла тона, которым они были сказаны.
– А я боялась, что тебе что нибудь не понравилось во мне, – сказала она, придвигаясь к нему. Она взяла его руку и, заворотив перчатку, поцеловала ее. – Ты знаешь, милый, я всё тебя боюсь и всё готова для тебя сделать.
– Ах, да, – продолжала она, – ты видел я смеялась за чаем. Можешь себе представить, наш маленький князек всё время ворочался, пока я разливала чай. Он будет чай любить, André! – И она засмеялась своим звучным смехом и, взяв за голову, поцеловала[1029] мужа[1030].
– «А я ее не люблю», подумал князь Андрей Б[олконский] с тоской в сердце. «Да я не люблю ее!»[1031]
29.
Карета остановилась у подъезда большого дома на Фонтанке. Вслед за княжеской каретой подъехали сани m-r Pierr'a и он вошел за ними.
Княгиня прошла в свои комнаты, князь читал письма, без него привезенные с почты.
– Извини, Петруша, – сказал он, отрываясь от письма. – Накрывайте ужинать, – обратился он к лакею.
Они прошли в кабинет.
Петруша взял между тем первую попавшуюся ему книгу с полки, это были записки Кесаря, и сдвинув два стула, на один поставил ноги и открыв книгу из середины,[1032] читал, облокотившись или скорее повалившись на руку, с таким спокойным вниманием, как будто он часа два читал не отрываясь и сбирался читать еще столько же. M-r Pierre имел это странное свойство читать всегда и всё с одинаковым интересом.[1033]
– Хорошие вести, Pierre, – сказал князь Андрей, подавая ему одно письмо, – прочти. А другое от отца. – Одно письмо было от Кутузова, который соглашался принять князя Андрея опять в адъютанты, другое от отца, который в первый раз после сватьбы сына писал, посылал благословение молодым и даже приглашал их приехать.
– А! – сказал Pierre и, разложив письмо на страницы Кесаря, так же внимательно стал читать его. – Так ты идешь на войну, это решено?—сказал он, поднимая голову и глядя через очки.