Анатолий с готовностью кивнул:

– Да, конечно. Только не бейте меня больше. Здесь ведь нет никаких секретов, просто я действительно, наверное, несколько сумбурно излагаю. Начнём с того, что по некоторым вопросам у меня были свои, не во всём совпадающие с общепринятыми мнения…

Шпынков досадливо поморщился, снова вздохнул и покачал головой:

– Опять не то. Что ты мне про «несовпадения», «мнения» свои, знаю я о них более чем достаточно. Тут в деле на тебя объективка имеется, могу даже кое-что зачитать, хоть и не положено. «Анохин Анатолий Сергеевич, 1943 года рождения, учитель математики. С несколькими своими друзьями (всего по делу проходило шесть человек) поставил целью „разобраться в том, что вокруг происходит“. Вопросами интересовались самыми разными – от политики до искусства, собрали большой текстовой и цифровой материал. В октябре 1979 года были выявлены и квалифицированы как „группа“. Пропагандой своих идей не занимались, для каких дальнейших целей предназначалась собранная информация, к сожалению, до конца выяснить так и не удалось. В процессе следствия двое (Коровин и Пашков) антигосударственную направленность своих действий полностью осознали, детально обрисовав роль каждого в группе, трое (Вагин, Зверев, Попокин) были осуждены, находятся сейчас в Мордовии. Анохин после соответствующей экспертизы был помещён в психиатрическую больницу». Ну и так далее, не буду воду в ступе толочь. Но вот передо мной выписки из твоих историй болезни, Анохин, в них поначалу ни о вселенных, ни о полковниках нет и речи, только о том, что тебе иногда кажется, будто вокруг говорят неправду, каких-то людей преследуют. Ну? Так что же потом произошло?

– Ах это! – Анатолий пожал плечами. – Ну много ли можно требовать от бедного сумасшедшего?

– Ты такой же сумасшедший, как и я.

– Знаете, звучит весьма двусмысленно, – не удержавшись, хихикнул Анохин.

Однако долго смеяться ему не пришлось. Сильный удар опрокинул его навзничь. Стукнувшись головой о что-то твёрдое, он потерял сознание.

– Что? Опять?! – Пальчиков откинулся на спинку кресла вне себя от возмущения. – Ува-жа-е-мый Александр Дмитриевич! Вы что же со мной делаете? Я ведь вас три дня назад спрашивал: рукопись готова? Зачем же было так уверять меня, что всё готово? Дело-то не в месяце, а в том, что я весь механизм запустил на полную катушку! Вам ли объяснять, что теперь не от меня одного всё зависит, тут даже машинистка – и то винтик, без которого невозможно обойтись. Да и можно ли вам верить насчёт месяца? Сколько вы в прошлый раз меня мурыжили? Тоже забрали книгу перед самыми гранками. Мне-то всё равно, я выкручусь, но ведь кончится тем, что выход оттянется как минимум на полгода, – вы этого хотите?

– Нет, конечно. – Крупейников тяжело вздохнул. – Вы совершенно правы, Евгений Григорьевич, я и в самом деле в последнее время проявляю некоторую необязательность. Но поверьте, я и не думал вас три дня назад обманывать, рукопись действительно готова, но… Ей-богу, потом все сроки наверстаю, по ночам буду работать, но больше не подведу.

– Да что мне ваши навёрстывания! – Пальчиков буквально рассвирепел. – Александр Дмитриевич, батенька! Какие сроки? Все сроки прошли! Вы мне лучше скажите – с чем я… – он резко развернул в сторону Крупейникова перекидной календарь, – сейчас, да-да, сейчас именно к завредакцией пойду? Что я ему покажу? Фитюльку-заявку вашу столетней давности?

– Нет, рукопись здесь, я же сказал… – Крупейников достал трясущимися руками из портфеля две папки и положил их перед собой. – Но…

Редактор напрягся, недоверчиво посмотрел на Александра Дмитриевича, затем осторожненько перетянул к себе через стол верхнюю папку. Открыл, полистал немного.