Поэтому японская демократия пошла по пути внутрипартийного соревнования. С момента возникновения ЛДП состояла из трех фракций, которые и чередовались у власти в Японии. Борьба между ними необязательно носила скрытый, «аппаратный» характер. Во многом это была открытая политическая конкуренция. В течение большей части послевоенного периода в Японии использовалась чрезвычайно редкая избирательная система, «единый непереходящий голос», которая позволяла кандидатам от одной партии реально конкурировать между собой. И надо констатировать, что в течение всего периода, когда ЛДП правила в Японии безраздельно, премьер-министры страны менялись гораздо чаще, чем в большинстве других демократий. Японская политика и по сей день остается одной из наименее персонализированных в мире.

Причина к тому, чтобы все-таки считать такие режимы демократическими, проста: там не было ни одного из перечисленных выше правовых и политических ограничений, пунктов «меню манипуляций», которые исключали бы победу оппозиции на выборах как возможность. Тщательно проанализировав каждый из этих случаев, можно заключить, что правящие партии побеждали на выборах просто потому, что пользовались устойчивой поддержкой избирателей. Более того, причины такой устойчивости их предпочтений довольно очевидны.

Недавний поток эмпирических исследований авторитаризма, инициированный основополагающим исследованием Барбары Геддес [2003], фокусируется в первую очередь на тех разновидностях автократий, которые можно непосредственно наблюдать в современном мире. Таким образом, классификации авторитарных режимов, преобладающие в современной науке, являются эмпирически ориентированными. Они не основываются на теоретической дедукции.

Геддес выделяет три основные категории: партийные режимы, военные режимы и персоналистские режимы. В классификации Акселя Хадениуса и Яна Теорелла [2007] категория персоналистского режима отсутствует и включены категории однопартийных автократий и многопартийных автократий. Беатриц Магалони и Руфь Кричели [2010] следуют той же линии, проводя различие между однопартийными и доминирующими партийными режимами. Они добавляют категорию монархии. Эта категория также фигурирует в классификации Наташи Эзроу и Эрики Франц [2011], которые подчеркивают, что многие авторитарные режимы являются «гибридными» в том смысле, что они сочетают в себе определенные характеристики двух или даже нескольких основных типов авторитаризма.

Далее я использую термины «партийные режимы», «военные режимы» и «монархии». Категории персоналистских и гибридных режимов заслуживают особого теоретического рассмотрения. К ним мы еще вернемся. Три категории, обсуждаемые на данном этапе моего исследования, интуитивно очевидны в том смысле, что отнесение отдельных случаев к этим категориям часто, хотя и необязательно, не представляет особых эмпирических трудностей. Они сочетают в себе достоинство эмпирической адекватности с еще более важным преимуществом теоретической значимости, поскольку согласуются с общим определением политических режимов, представленным во вводной части книги. Партийные режимы, военные режимы и монархии имеют специфические, легко идентифицируемые механизмы отбора политических лидеров, сохранения их у власти и преемственности власти.

Каждый из этих режимов связан с определенными, специфическими для них характеристиками ключевых элит, которые находятся на вершине государственного устройства. В современной научной литературе термины «авторитаризм» и «автократия» часто используются взаимозаменяемо, и я следую этой конвенции. Но в своем первоначальном значении термин «автократия» подразумевает, что власть в значительной степени сосредоточена в руках одного человека. Это действительно является широко распространенной, но не универсальной характеристикой авторитарных режимов. Некоторые из них практикуют коллективное руководство.