– Лёд есть, я его с зимы наготовила, до лета может не таять в погребе.

– Погоди бежать, запиши что скажу, а потом делай. Уйду я завтра с утра в тайгу, за снадобьем, дня на три на четыре, как получится – далеко идти. А ты сделай вот что… Про голову ты знаешь что делать, это между делом. Главное… Сегодня всю ночь пусть прикладывают лёд, его в мешок кожаный можно положить.

– Есть грелка резиновая.

– Годится. Только тканью её оберни. А завтра, рано, как только солнышко выглянет, начните греть его, натирать, только аккуратно, лучше возьми головку чеснока, если найдёшь, конечно. Может, у баб офицерских есть. Растолки его и разбавь уксусом, можно винным, можно яблочным, хорошо бы туда скипидару живичного добавить, он дома есть. Этим и натирай. Прогревайте его, а то после льда, если не согреть, ещё хуже будет. Дома возьмёшь медвежьего жира, знаешь где, им натирать будешь, всё туловище, немного правда там, но на первое время хватит. Бог даст, продержится. Ну, вот так, кажись.

Дед Тимофей некоторое время смотрел в лицо японца, потом перекрестил его, прочитав полушёпотом какую-то молитву. От слов его и неторопливых действий Ядвига почувствовала необъяснимое спокойствие, словно старик совершил незримое волшебство, как над ней, так и над Мишей. Всё так же, не выпуская из рук крестик, слегка пошатываясь от пережитых чувств, она вышла вслед за стариком на улицу, и, глядя, как он не спеша исчезает в темноте, разревелась. В ней появилась надежда, и от этого её чувства полились через край; выплывший из памяти страх, связанный с гибелью Андрея, незаметно прошёл. Она тоже несмело перекрестила силуэт старика и вернулась в палату.

Старика не было четыре дня, он вернулся в сумерках, без одной собаки, глаза его были воспалены. Он немного прихрамывал. Не заходя в дом, Тимофей сразу затопил баню, и пока она нагревалась, занимался хозяйственными делами. После бани лицо его заметно посвежело, от чистой одежды пахло свежестью и теплом.

– Как долго вы, Тимофей Игнатич, были на этот раз. Думала, что случилось, – едва сдерживая эмоции начала Ядвига, накрывая на стол.

– В тайге, дочка, всякое бывает. Но, слава богу, обошлось. Звонка жаль, погиб наш Звоночек. А не он, то неизвестно, сидел бы я с тобой сейчас. Я ведь без ружья пошёл, не те годы, чтобы столько вёрст по горам его тащить на себе, а весной в тайге без оружия опасно. Думал, пронесёт, но не избежал встречи с бурым. Пристал как репей, не собаки, так съел бы меня. Голодно в тайге, вот он и прилип ко мне. Достань-ка в том шкапчике ту, что в зелёной бутылке. Надо мне отоспаться за всю неделю, а без пустырника это не всегда получается. Много не лей, половинку и хватит. Сама тоже можешь пригубить, не боись, разбужу с первыми лучами. Расскажи пока, что с твоим японцем, больным с твоим, с Михаилом. Что плохого, что хорошего?

Из рассказа Тимофей узнал, что Михаил был жив, но дела его не становились лучше. Как и было велено, Ядвига делала компрессы и натирала тело медвежьим жиром. Нашёлся и уксус и чеснок, и со стороны казалось, что больной идёт на поправку, но, на самом деле, Синтаро лучше не становилось. По-прежнему, из лёгких отхаркивалась кровяная слизь, но что было ещё хуже, с каждым днём иссякали в нём силы. И без того тощее тело сделалось прозрачным и слабым, никакую пищу организм не принимал, больной почти не спал, мешала боль в груди.

Выслушав рассказ, старик неторопливо выпил рюмку, после чего долго втягивал воздух, словно продлевая действие настойки. После этого он медленно поел нехитрой похлёбки из пшенной крупы, поднялся, и стал перебирать котомку.