Были и такие, кто путём членовредительства пытался добиться отправки домой или, по крайней мере, уклониться от работы. Топор соскользнёт неловко или пила вместо бревна полоснёт по руке. Что ж, бывает, таких горемык лечили. Но прежде зорко проверяли. И если доказывали умышленность этих действий, а не случайность, то отправляли эдаких «гражданских самострелов» по приговору Военного трибунала в исправительно-трудовые колонии лет на пять – вот тебе и скорое возвращение на родину!

Макс фон Штайнер в побег не собирался, решил испить горькую чашу плена до дна. Осознание того, сколько горя его страна причинила русским людям, тяжёлым камнем легла на его ранимую душу. Почему Гитлер называл русских недочеловеками? Почему хотел уничтожить этот народ, не причинивший немцам никакого зла? После того, что гитлеровская армия творила на русской земле им бы нужно нас ненавидеть всё душой! А они…

Вот, например, эта молодая, бедно одетая женщина, пожаловала ему целую пачку папирос «Норд» и улыбнулась сочувственно его неловкости. Сентиментальный капитан люфтваффе позже, когда остался один и слегка дрожащими пальцами доставал из пачки папиросу, даже слезу пустил, вспоминая эту милую добрую женщину.

Другой раз он увидел её возле водонапорной колонки с двумя полными воды вёдрами и попросил позволить ему помочь ей донести их до дома, как бы в благодарность за ту пачку папирос: чем он ещё мог её отблагодарить! Она позволила это ему. А потом, когда он внёс вёдра в её крохотную комнатушку в бревенчатом бараке, одарила его куском сала, ломтём хлеба и несколькими варёными картофелинами. И принимая этот дар, вновь на глаза Макса фон Штайнера навернулась слёза…

Жильё Нади Говорук находилось на той улице, на противоположенном конце которой пленные строили дома. И часто, идя на работу или возвращаясь, Надя встречала этого высокого худого немца в полинявшем френче со споротыми погонами, который в ответ на её дружескую улыбку изящно склонял свою гордую белобрысую голову с заметной сединой, виновато улыбаясь при этом тонкими почти бескровными губами.

Спустя некоторое время Надя, которой Макс вновь помог донести вёдра с водой, пригласила его зайти в дом, где они вскоре сделались любовниками. Всё произошло столь неожиданно, что только спустя некоторое время они задумались о том, что же будет дальше?

Макс испугался, что его обвинят в насилии и упекут в лагерь, если вообще не расстреляют. А Надя корила себя за легкомыслие, за проклятую бабью слабость, что и прежде была её ахиллесовой пятой. Но тот бравый майор был хоть русский…

Укоры совести мучили её, но расстаться с Максом она не могла. Да и он, несмотря на ужасную участь, ожидавшую его, если связь с русской женщиной откроется, не отступил от Нади.

Вспыхнувшая между ними любовь ни о чём знать не хотела. Оба понимали, что будущего у них нет, но вперёд не заглядывали, что будет то и будет. А пока хоть день – да наш!

Срок этой любви оказался не долог. В начале следующего, 1949 года Максу фон Штайнеру объявили, что за примерное поведение и добросовестный труд его, в числе других бывших военнопленных, отправят в ближайшее время на родину. При иных обстоятельствах это долгожданное известие вызвало бы у него восторг. Но теперь всё обстояло несколько иначе. Он тотчас же подумал о разлуке с Надей, о том, что она сказала ему в канун Нового года. У них будет ребёнок…

И радость от скорого возвращения домой смешалась с горьким чувством расставания с полюбившейся ему женщиной, которая ждёт от него ребёнка. И он возможно никогда не увидит его, не узнает даже, кто у него родился, сын или дочка.