– Почему так темно кругом? Почему темно? Включите свет!

И в каждом раненом бойце, неумело, наспех перевязанном какими-то тряпками, Надя пыталась угадать Ивана: а вдруг? Пусть обожжённый, покалеченный, пусть без ноги или руки, но – живой! Она его выходит, вынянчит, лишь бы жив был! Лишь бы свидится довелось! Однако столь желанная Наде встреча так и не случилось за всё военное лихолетье.

К концу войны надежда на то, что может быть теперь Иван весточку о себе подаст, встрепенулась было опять. Может в плену томился горемычный, а теперь, когда гада фашистского добивали в его проклятом логове, Иван и объявится. Но знающие люди украдкой говорили, что путь из немецкого лагеря в советский гораздо ближе, чем до дома…

Когда уж и год послевоенный минул, поняла Надя, что не свидятся они с Иваном на этом свете никогда.

Она по-прежнему трудилась в госпитале и там сошлась с бравым майором, кавалером двух орденов «Красной Звезды» и множества медалей. Молодое, охочее до почти забытой мужской ласки женское тело не выдержало, сдалось под неистовым напором бравого майора, обещавшего к тому же жениться. Конечно, домогаясь женщины, мужчина обещаний надаёт с три короба. Надя не повелась на них, зная им цену. Однако и сопротивляться не стала, мужики нынче после такой страшной войны в большом дефиците были. И на женитьбе не настаивала.

Окончательно излечившись от ран, бравый майор убыл к себе в Саратов, обещая, что как устроится, непременно вызовет и Надю. Устроится-то он, наверно, устроился, но Надю не вызвал. В сумбурном письме извинялся, просил простить, мол, встретил другую. Надя и раньше не питавшая никаких иллюзий на счёт серьёзности их отношений, не расстроилась, не рассердилась на майора, зла на него не затаила. Но и не написала ему, что ждёт ребёнка.

Мальчик родился крепеньким, здоровеньким, Надя назвала его Иваном.

… Робкий стук в дверь едва долетел до слуха Нади, зашивавшей порванный рукав пиджака. Она поднялась с кровати, вышла из комнаты. Она легко догадывалась, кого сейчас увидит на пороге своей комнаты.

3

Худой высокий военнопленный в потемневшем от пота вылинявшем френче со споротыми погонами оступился на краю скользкой после дождя канавки, всплеснул руками, чтобы удержать равновесие и выронил папиросу. Она упала в небольшую лужицу, зашипела и тотчас погасла. И такая боль отразилась на бледном лице его, что проходившая мимо молодая женщина с сумкой в руке приостановилась и с сочувствием посмотрела на неудачника. И тут же достала из кармана мужского пиджака, что был на ней, пачку папирос и протянула военнопленному. Находившийся неподалёку охранник посмотрел на это сквозь пальцы.

– Спасибо, – принимая из рук женщины неожиданный подарок, сказал военнопленный на чистом русском языке.

– Вы русский? – слегка растерялась женщина.

– Немец, – ответил, опуская глаза тот.

Так случай впервые свёл простую русскую женщину Надежду Говорук и субтильного потомка немецких аристократов Макса фон Штайнера.

Была весна 1948 года. Среди немецких военнопленных во всю заговорили о скорой отправке на родину, о том, что многие уже вернулись в Германию. Эти оптимистические настроения разделяли, впрочем, далеко не все. Кто-то прослышал, что военнопленных, а особенно немцев, не отпустят до тех пор, пока они не восстановят всё порушенное ими во время войны. А в такой огромной стране, как Россия на это могли уйти годы и годы!

Некоторые отчаявшиеся вырваться из плена, пускались в бега. Но далеко ли убежишь без знания местности, языка, без еды, соответствующей одежды? Большинство ловили и помещали в специальные лагеря для беглецов, расположенные в Тульской области. Были, конечно, и те, кого изловить не удавалось, хотя число их было мизерное. Но это не значило, что они добрались даже до границ СССР с какой-нибудь Финляндией или Польшей. Особенно если попадался беглый немчик на глаза бывшего фронтовика да ещё под хмельком – пиши, пропало!