На снимке, сделанном в Уэльсе на склоне холма, запечатлена типичная семья 1950-х годов: Джим в твидовом пиджаке и рубашке с расстегнутым воротом, вполне напоминающий попыхивающего трубкой Фреда Астера; Мэри в довольно простом платье, заменившем на время ее накрахмаленный сестринский фартук. Девятилетний Пол сидит, выпрямившись и уткнув руки в боки, уже тогда комфортно чувствуя себя перед камерой. Майк рассмеялся, когда щелкнул затвор, поэтому он немного не в фокусе.

Хотя их жизнью руководила мать, главой семьи был Джим, и каждое его слово считалось законом. Он требовал от сыновей старомодной обходительности, которая уже в ту пору почти сошла на нет, например приподнимать свои форменные кепки перед “дамами”, даже совершенно чужими, встреченными в очереди на автобусной остановке. “Мы говорили: «Ну папа, ну почему мы должны это делать? Другие мальчики никогда этого не делают», – вспоминал потом Пол. – Но мы все равно так и продолжали”. Абсолютная честность, даже в самых незначительных вопросах, была еще одним непререкаемым правилом Джима. “Я как-то нашел на улице бумажку в один фунт – так он заставил меня пойти и сдать ее в полицейский участок”.

Даже в лучших британских домах той эпохи дети подвергались телесному наказанию, и никому со стороны не приходило в голову вмешиваться. Получив в безвинном отрочестве свою порцию “доброй порки”, Джим в свою очередь не стеснялся отшлепать своих сыновей, когда те шалили сверх меры, по мягкому месту или по голым ногам – Мэри, правда, этого никогда не делала. Как правило, ощутить на себе тяжесть отцовской ладони выпадало более импульсивному Майку, в то время как Полу часто удавалось выкрутиться с помощью слов.

Умение заговаривать зубы помогало ему довольно успешно выживать в мальчишеской среде начальной школы. Майк всегда попадал в драки, но в Поле было что-то, что останавливало даже самых отъявленных задир. Это спасало не всегда. Недалеко от его дома была узкая дорожка под названием Данджен-лейн, которая выводила к Мерси, к месту, известному как “чугунный берег” – он был усеян кусками металла с ближайшего судоразделочного завода. Однажды забредшего сюда в одиночку Пола подстерегли двое старших мальчиков и отобрали его любимые наручные часы. Оба мальчика жили рядом; полицейские завели дело, и Полу пришлось назвать их на открытом судебном заседании. Хотя он и не был драчуном, смелости ему хватало.

Мэри Маккартни продолжала посвящать так много времени своим акушерским обязанностям, что Джим начал беспокоиться о ее собственном здоровье. К его облегчению, в какой-то момент она устроилась на новое место при местном органе здравоохранения – на этот раз она сопровождала школьных врачей, приписанных к Уолтону и Эллертону, во время их объездов. Это означало, что вместо того, чтобы ехать по вызову на велосипеде в любое время и при любой погоде, она получила нормальный рабочий день с девяти до пяти.

В клинике, куда она ходила на службу, Мэри подружилась с Беллой Джонсон, еще молодой вдовой, у которой была юная дочка по имени Олив, работавшая секретарем Общества юристов в центре Ливерпуля, в двух шагах от Джима и Хлопковой биржи. Олив была девушкой с изысканными манерами, собственным автомобилем и шикарным, по мнению Мэри, аристократическим акцентом. Постепенно для Пола и Майка она стала кем-то вроде старшей сестры: принимала участие в их играх, катала их на своей машине и забирала их с собой в Уилмслоу поплавать на лодке по озеру.

Белла с Олив часто приходили на Ардвик-роуд на вечерний чай, когда Мэри готовила специальное угощение: бутерброды с нарезанными яблоками, посыпанными сахаром. Оба мальчика явно обожали свою мать, хотя Олив всегда казалось, что Майкл испытывал в ней бо́льшую потребность. “Я запомнила Майка, сидящего у ног Мэри. Он всегда был такой, что его хотелось любить и защищать. Что касается Пола, то его все любили, но было понятно, что защищать его никогда не понадобится”.