Кузничная башня и её пристройки были ограждены от остального монастырского подворья невысоким крепким тыном с хмурой многочисленной стражей, зорко следящей за шустрыми посадскими. Эта часть монастыря выделялась деревянной мостовой со множеством снующих по ней тачек, гружёных древесным углем и кричными брусками, отличалась кисловатым запахом горячего железа и сухой рабочей атмосферой, напрочь игнорирующей внешние раздражители.

В левом крыле на разные голоса, и басом, и заливистым подголоском, звенели молотки: дон-дон-дилинь… дон-дон-дилинь. Неуверенный, мерцающий красный свет углей, пылающих в горне у дальней стены, тянулся в сторону единственного окошка, перед которым был устроен грубый верстак с лежащими на нем железными заготовками. Убранство кузницы, несмотря на пригожий день, тонуло в таинственных сумерках. На это была своя причина. Для того, чтобы качественно выковать заготовку, кузнецу нужно определить, насколько она раскалилась. Готовность оценивали по цветам каления, и только спасительный полумрак позволял разглядеть необходимый оттенок свечения, понять степень накала, увидеть желто-красные переливы. Для определения температуры металла кузнецы использовали даже бороду, поднося нагретую деталь к щетине. Если волоски трещали и закручивались, можно было приступать к ковке.

Кузнец – человек, обладавший властью над металлом, широкоплечий и коренастый, с мышцами, бугрящимися от работы с молотом, неспешно прохаживался мимо шпераков26, покрикивая на подмастерьев, ваяющих “чеснок”27. Длинные, чуть желтоватые волосы, перехваченные на лбу кожаной лентой с серебряным узором, и окладистая борода делали его неотразимо похожим на древнерусского волхва, а внимательные глаза, отражающие свет горна, – на медведя-оборотня из русских сказок.

В правом крыле башни пыхтела огнем, как Змей Горыныч, горновница, украшенная огромными мехами, похожими на медвежьи уши. Она извергала из широкой трубы грязно-серый дым, и тот втыкался в низкие тучи указующим перстом, напоминая присутствующим о незримой связи горнего и земного. Горн, называемый чистильницей, подпитываясь воздухом от мехов, яростно дышал жаром. В струях горячего дуновения суетился обжигальщик, ворочая длинной кочергой красно-синие угли.

От жаркого духа, льющегося из огненного зева, воздух делался нестерпимо кусачим, опаляя на вдохе и на выдохе. Под ногами хрустела металлическая «треска» – крупинки шлака и осыпавшееся с криц сорное железо. Все в саже, туда-сюда сновали молотобойцы и мальчики, раздувающие меха. Посреди суеты монументально и основательно стоял, глядя исподлобья, пушечных дел мастер в кожаном фартуке и льняной рубахе с подвернутыми рукавами. Его лицо украшали кустистые седые брови и такая же борода. Одного легкого наклона головы и движения глаз великана хватало, чтобы присутствующие замерли, осознали, что надо делать, и продолжили свою муравьиную суету.

По приметам готовности крицы, известным только мастеру, плавильщик вынимал бесформенный кусок металла и с грохотом кидал на наковальню. Тяжелый пятипудовый молот поднимался при помощи колеса, обращаемого усилием унылых волов, падал, разбрызгивая окалину, с двухсаженной высоты, придавая заготовке вид бруска или растягивая её в длину, пока она не превратится в равномерные полосы.

Дверей как таковых в горновнице не было, скорее всего для лучшего проветривания. Мастер, не покидая рабочее место, мог через широкий проём лицезреть происходящее за пределами башни, во дворе, где его подручные ваяли формы для литья пушек – лёгкое и прямое бревно, называемое стержнем, обвивали льняной веревкой, перемежая её глинистой землей с лошадиным навозом, и просушивали, обращая над горящим угольем. В это время другая бригада обкладывала железными полосами и стягивала обручами, а затем ставила строго вертикально в яму уже просушенную форму, засыпая землёй все пространство вокруг неё, аккуратно выкручивала стержень и уступала место литейщикам.