Сегодня утром я купил в букинистике затрёпанную библию с орфографией до 1918 года.

Пусть тётя хлопочет о социальном статусе, но неплохо бы продолжить самообразование. Библию я читал и раньше и тоже в подвалах. Это случилось лет десять тому назад здесь, в Байкальске, когда я попал в подвал центральной библиотеки, куда меня затащил Баржанский ещё во время своего жития с Беллой Иосифовной.

В комнате, буквально набитой старинными книгами, чихая и ругаясь, он вытащил с верхней полки толстенный фолиант в кожаном переплёте с замысловатой застёжкой и сказал, смотря со стремянки на меня и пожилую библиотекаршу: «Не зная Библию невозможно судить о чём-либо вообще, а об истории, искусстве и культуре особенно. Что человек увидит в картинах, если они написаны по библейским сюжетам?» С этими словами, он слез со стремянки и протянул книгу мне: «Чтобы назубок знал! Только верни в библиотеку».

Назубок я не знал, а потому был виноват.

А тогда, после извлечения Библии, мы отправились на берег реки, где разложили на траве водку и закуску, и дядя Саша до полночи говорил и говорил. Свои монологи и тексты он называл литературными отправлениями.

«В жизни – всё отправления. Они могут быть сами разнообразными. Литературными, экономическими, политическими. Человек только тем и занят, что поглощает, переваривает и отправляет». Обратного движения не бывает».

Вот какие дела были у меня с дядей Сашей Баржанским.

В общем, у каждого Абрама своя программа.

– Вот тебе договор, подпиши, второй экземпляр оставь себе. – потребовал Толя Щитиков, когда я появился в «Байкальских зорях» со свернутыми в трубочку газетами и Библией. – Святым писанием занялся?

– Приобрёл. Пусть своя будет.

– Вот чудик. Нафига она тебе? Другой литературы мало?

Договор был о публикации моего романа. Хорошее дело. Я становился богачом.

– Треть гонорара получишь сегодня, остальные – после публикации. – сказал Щитиков после того, как я расписался и протянул ему экземпляр договора.

– Кейс советую купить, – заметил Толя. – Вот куда ты попрёшься со своими бумагами и святым писанием?

– Куплю! – Пообещал я, – пока пусть они побудут у тебя в столе.

– Ладно. Не в столе, а в сейфе! – С этими словами Щитиков, открыл массивный железный сейф неприятного тёмно-зелёного цвета, стоявший в углу его кабинета. – Потеряешь же где-нибудь.

– Обязательно потеряю…

Редакция наполнялась звуками и запахами, вероятно, как и все учреждения города. Закрыв мои бумаги, Щитиков извлёк откуда-то из-под стола недопитую бутылку водки. Поставил на стол два стакана.

– После вчерашнего осталось. Москвич уехал. Надоел он нам своим талантищем. Будешь? Чего мотаешь башкой. Беллы боишься. У меня ночуй, я же один.

Не успел он закончить предложение, как вошли сразу четверо. Сразу видно – поэты и прозаики – плащи и морды помятые, глаза – во всём бесповоротно правы, весь образ – мир только для них.

– Ты куда Азар сбежал? Тебе надо от Беллы Иосифовны бежать, как Баржанский! Кстати, он сегодня или завтра должен появиться…

Компания извлекла из карманов бутылки и закуски.

Отдёрнули массивную штору, обнажились два жёлтых стола 1960-х годов, кипы газет, журналов, рукописей.

Погас свет, вспыхнула гулянка.

– Так ты на острове был?

– Какой-там журнал выходит?

– С Лаперуза камни бросал…

– Толя, сгоняй за пирожками.

– Вот почему я должен обращаться к секретарю крайкома на вы, а он ко мне – на ты?

– К любому начальству только на вы!

– Так ты же воспринимаешь их серьёзно, по-настоящему и как настоящих. А для меня они – никто, ничтожества.

– Азар, ты снова за своё!

– Потому у него и нет ничего.