– Такая история, старик, – закончил Глинт. – Сраные метастазы где только можно. Половину печени вырезали, а толку – хрен.

Герман почувствовал, как задыхается. Он встал. Сделал пару бессмысленных шагов по крохотной комнате Глинтовой квартиры, снова опустился на стул. Опять поднялся и проглотил водку, не почувствовав вкуса. И тут в горло его вцепилась ярость, стала душить. Он прохрипел:

– Тварь поганая! Чего ему нужно? Чего он прицепился, сука поганая? Господи! Нине чуть больше двадцати было. Святому тридцать. Не много ли нам, а? Не много ли для, в сущности, сопляков?! Прокляты мы что ли, Глинт?

Герман не заметил, как перешел на крик. С каждым новым проклятьем, брошенным им в темноту ночи, успокоение вовсе не приходило, но распаляло его сильнее.

– Заводы у нас тут что ли какие радиоактивные? Что происходит?

Глинт не перебивал, не призывал взять себя в руки. Он понимал, что другу необходимо все это говорить, говорить, говорить, пока слова не начнут повторяться, и снова говорить. Потом он устанет, выдохнется. А с усталостью придет и толика успокоения. Они с Зарей вели себя похлеще. Пьяные в дым, не соображая, где небо, где земля, они полу шли, полу ползли по улицам города и проклинали бога, ибо проклинать больше было некого. Не веря в него, они искренне желали поверить, чтобы тут же отречься. Они желали лишь одного – чтобы Он существовал. И тогда их проклятья будут Им услышаны. Как же не хотелось им сотрясать мертвое звездное небо!

– Он много пил, – тихо сказал Глинт. – может в этом дело, я не знаю, Гер. Давай выпьем.

Герман рухнул в кресло, и они выпили. Потом еще. И еще. Вспомнили о закуске и снова выпили. Не закусывая.

– Не могу поверить. Я же разговорил с ним недавно. Все было в порядке.

– Когда это недавно?

Те, кто не находился запертым в четырех стенах долгие годы, полагает, что время взаперти тянется бесконечно долго. На самом деле это не так. Все наоборот. Оно летит с невероятной скоростью. Подьем сменяется отходом ко сну во мгновенье.

– Да, действительно. Прошло четыре месяца.

– Он почти сожрал его за три.

– Где сейчас Святой? В больнице?

– Нет. В этом нет никакого смысла. Так врачи сказали.

– Так где же он?

Глинт помолчал. Затем сказал:

– Мы не знаем.

Заря приехал как и обещал, через двадцать минут. И, храни его бог, привез еще бутылку.

Нагоя. Префектура Айти. Япония.

Знаете, когда меня похитили те двое, мне было страшно.

Но не так.

Когда меня… э-э… перепохитили, хе-хе, и я очнулся непонятно где, в компании с человеком, убившем людей на моих глазах, мне было страшно.

Но не так.

Настоящий ужас я испытал, когда Исикава закончил свой рассказ. Я понял, что моя судьба в руках сумасшедшего; душевнобольного, способного на убийство. Кому-нибудь из вас доводилось быть заложником у человека, который не в себе? Это страшнее чего бы то ни было. Потому что вы не знаете, каких действий от него ожидать.

Что он мне рассказал, вы спрашиваете?

Я остался сидеть на диване. Исикава пошел к плите, он собирался приготовить ужин. Спросил, буду ли я. Я отказался. Пламя газовой горелки раскалило сковородку за считаные секунды. Аромат жареного лука болезненно ударил в ноздри. Меня затошнило. Я откинулся на спинку дивана. Мыши скребли в дальней комнате огромного цеха. И тогда Исикава заговорил.

– Что они собирались с тобой сделать, как ты думаешь?

Вопрос был риторическим, это явственно звучало в самой интонации его голоса. Я ждал продолжения.

– Они собирались тебя убить, в этом у тебя нет сомнений, я надеюсь, – Исикава стоял ко мне спиной, помешивая лук в сковороде. – Но зачем? Этого ты знать, разумеется, не можешь, – на огонь отправились кусочки курицы. – В отличие от тебя, эти твари были голодны.