Салавату эта дорога показалась бесконечно долгой. Наконец, они добрались. Перед тем, как войти в дом, мама научила его:

– Улым, тут нас встретит одна бабушка. Как только зайдем, ты подойди к ней и поздоровайся, скажи: «Здравствуй, олясэй![26]», хорошо?..

– У меня же есть олясэй, она осталась в нашем ауле, – возразил Салават.

– Ну да. Но тебе же не трудно сказать «здравствуй, олясэй», пусть здесь будет еще одна бабушка.

Салават кивнул в знак согласия. Зайдя в дом, он протопал прямиком к встречавшей их пожилой женщине и сказал: – Здравствуй, олясэй!

Пожилая женщина с некоторым удивлением посмотрела на него:

– Я же тебе не олясэй…

Не очень приветливо встретила их бабушка Уммикамал, но вскоре приняла Салавата: потчевала вкусненьким, парила и мыла в бане, водила в гости в соседний аул к дочери. У нее были родные внуки и внучки, но Салавата она любила больше.

Отчим тоже относился к нему как к родному: всюду водил с собой, мастерил ему свистульки и деревянные игрушки. Приляжет днем после трудов отдохнуть – Салават тут как тут. Однако мать предупредила: начнет Шагидулла-атай биться в конвульсиях – сразу отойди от него, чтобы он в припадке нечаянно не задушил тебя. Он при приступах эпилепсии не помнил себя, дергался и корчился, пускал изо рта белую пену. Припадки могли случиться с ним в любое время и в любом месте.

Как-то это произошло с отчимом во время купания. Он задергал руками-ногами и начал тонуть. Детвора с визгом ринулась на берег. А выбравшись, принялись смеяться, показывая пальцем на барахтающегося на мелководье Шагидуллу-атая. А пятилетний Салават, не зная как помочь отчиму, с плачем метался на берегу. Наконец, парнишка постарше отделился от толпы зевак, неспешно вошел в воду и вытащил Шагидуллу-атая. Чуть отлежавшегося отчима вырвало водой, затем он пришел в себя.

…Ослепительно ясный день. Отчим с Салаватом, взявшись за руки, идут на конный двор. Им нужна лошадь, чтобы съездить за сеном. У Салавата приподнятое настроение, ведь он обожает лошадей. Мечтает, что когда-нибудь и у них появится собственный конь.

– Шагидулла-атай, а когда мы возьмем лошадь?

– За ней и идем…

– Нет, когда у нас будет своя коняшка?

– Государство не разрешает держать лошадей.

– А почему?

– Кто его знает…

Салавату пришла в голову отличная мысль, и он обрадованно выпалил:

– Тогда купим маленького жеребенка!

– Жеребенка тоже нельзя…

Салават задумался, представил себе государство в виде злобного старика, грозящего всем пальцем. Затем спросил:

– А мы сейчас возьмем рыжую лошадь или вороную?

– Какую дадут, ту и возьмем.

Но конюхи отказали Шагидулле-атаю. Отчиму это не понравилось, не таков он был, чтобы отступаться от задуманного. Подумав немного, сказал:

– Значит, нет для меня рабочей лошади? Тогда запрягу вороного жеребца бригадира! – Отчим решительно зашагал в конюшню. Конюхи испуганно всплеснули руками, побежали к нему, окружили:

– Не вздумай тронуть вороного, бригадир из нас душу вытрясет!

– Бригадир не бай какой-нибудь, не ему одному на вороном гарцевать!

Конюхи схватили его за руки, но Шагидулла-атай рассердился и вмиг расшвырял их. Больно вспыльчив он нравом – чуть что не по нему – сразу сжимал кулаки.

Тут появился бригадир колхоза Амир-агай. Он – огромный человек с багровым лицом и тяжелым взглядом, сильно смахивающий на быка.

– Ты зачем их бьешь?! – Амир-агай потянулся, чтобы схватить Шагидулу-атая за ворот, но получил такой удар, от которого грохнулся оземь.

– Сейчас же прекрати драться, я милицию вызову! – закричал невесть откуда взявшийся председатель сельсовета Миннигали-агай. В ответ отчим ударил его наотмашь. Представитель местной власти смешно кувыркнулся. Тут все разом – человек десять – с руганью и грубыми окриками набросились на него. Но один за другим, будто резиновые мячи, отлетали от разящих кулаков Шагидуллы-атая. Нападающих становилось все больше, шума громче, тем не менее никак не могли управиться с ним. Войдя в раж, отчим лупил противников без всякой пощады. Салавата тоже охватил дикий азарт: размахивая маленькими кулачками, он смешно носился среди дерущихся со свирепым лицом, выкрикивая что-то, но его никто не слышал.