Какой крутой кульбит сделала жизнь всего за пару часов, встряхнув едва устоявшийся мир с ног на голову.

И я не понимаю, стоит ли искать во всей этой истории светлые стороны. Пока не решил.

Маруся подходит к кровати, на которой горой свалена одежда (я не трогал, оставил все так, как было, когда заезжал, хотя руки чесались навести здесь порядок). Хмурится, осматривая кучу вещей и поворачивается ко мне.

— А в чем я обычно хожу дома?

Понятия не имею.

— Там шкаф, — киваю на изголовье кровати. Делал его своими руками, исполняя ее мечту.

Ещё мгновение наблюдаю, как она краткой поступью огибает кровать, как встряхивает влажными яркими волосами, и выхожу из комнаты, в которую так и не зашёл.

Эта территория больше не кажется мне моей.

Иду в ванную, чтобы помыть руки после поездки за рулём. Встречаюсь взглядом с собственным отражением и тяжело выдыхаю. Распирающий грудную клетку воздушный шар все никак не сдуется. Я не знаю, что делать, что говорить, как правильно себя вести.

Женька, врач от бога, сказал, что нельзя брать её мозг штурмом. Нельзя сваливать бомбы и ожидать, что память резко восстановится. Это длительный многоуровневый процесс, состоящий из медикаментозного лечения, поступательной терапии, погружения в привычную среду. Но не с головой под лёд, а шаг за шагом, позволяя теплой воде захватывать тело по миллиметру.

Что я должен ей рассказать? Что стоит скрыть? Что отложить до нужного момента?

Впиваюсь пальцами в раковину и опускаю голову вниз, все ещё пытаясь вытолкать распирающее нутро чувство тупика. Это тяжело. Как объяснить ей то, что я сам для себя никак не уясню?

В раковине валяется использованный бутылек из-под геля для душа. Только сейчас замечаю, что вся ванна пропитана тонким парфюмированным ароматом. Она была здесь совсем недавно, принимала душ, и сейчас носит этот запах на себе. Как сумасшедший, пытаюсь не думать, каково это утонуть в этом запахе вместе в ней, зарыться носом в ямку возле ключиц и держать желанную женщину в руках.

Но мне больше нельзя, об этом нужно помнить.

Верчу бутылек в руках, снова кидаю в раковину. Мою руки, ополаскиваю лицо. Нужно собраться.

Поднимаю с пола брошенное полотенце, кидаю его на сушилку, беру пустую банку из-под геля для душа и выхожу. Выкидываю источник моих навязчивых мыслей в мусорку и тут замечаю на столе бокал вина.

Она совсем сбрендила?

Точно. Травма головы влияет и на интеллект, очевидно. Как можно мешать курс препаратов и алкоголь?

Слышу мягкие шаги и оборачиваюсь.

Черт.

Она убьет меня.

— Ты пила? — за раздражением легче всего спрятать желание.

Желание схватить жену и оставить отпечаток своих губ на ее губах. А потом на плече, с которого спадает мужская рубашка. Чья-то. Не моя. Мысль, что у нее кто-то появился, до того, как… стреляет пулей в лоб, дробит кости и мозги.

Я скучаю. Я все еще надеюсь снять с паузы гребанную жизнь. Глупец.

— Пару глотков, — она мягко оседает на стул, поправляя спавшую с плеча ткань тонкими пальчиками.

Мы снова ругаемся, словно опять вернулись в исходную, до того, как прошли точку невозврата. Ее снова раздражает все, что я говорю, не удивлюсь, если даже то, как дышу и смотрю. Такими темпами память быстро вернется.

И эта мысль не приносит ожидаемого облегчения.

Маленькая перепалка заканчивается тем, что Маруся демонстративно хватает недопитый бокал и делает несколько жадных глотков, смотря прямо мне в глаза.

И это что-то новенькое.

Обычно от конфликта она уходила с грацией кошки: молча и гордо. Мы вообще много молчали, пока накопленные слова не взорвались вулканом, отрезая нас на “до” и “после”.