А один раз меня даже спросили: «Где я могу поиграть в хоккей в Венеции?» Я посмотрел на маленького господина в очках, с прилизанными немногочисленными светлыми волосами. Он был таким серьезным, что я изо всех сил постарался сдержаться, чтобы не рассмеяться, и ответил: «В Доломитовых Альпах». А он мне задал следующий вопрос: какая линия вапоретто ведет от площади Святого Марка до ледовой арены в Доломитовых Альпах. И тогда меня понесло:
– Вапоретто номер сорок два, конечная остановка «Ледовая арена, Доломиты».
Его последний вопрос оставил меня в замешательстве: «Во сколько она закрывается?»
Что он имел в виду? Венецию? Я рыдаю от умиления.
Растроганный венецианец
Декабрь 1993
17 июля
Четверг
– Не может быть! Он правда выстрелил? – воскликнул инспектор Скарпа. – Он… он в тебя попал? Это кровь? – заорал полицейский, увидев капающую из-под пальцев Стуки алую жидкость. – Сюда, сюда, – бормотал Скарпа, обхватив Стуки за талию и почти приподняв его.
– Полегче, больно!
– Так… давай… идем в больницу Святых Иоанна и Павла. Стисни зубы. Может быть, все-таки вызвать скорую?
– Не надо, дойдем.
Друзья заковыляли по улице, названной в честь Девы Марии[19].
– Долго еще?
– Ты, случайно, не собираешься грохнуться в обморок, как поэт перед прививкой?
– Просто моя кровь мне может еще понадобиться.
– Зажми рану сильнее.
– Зачем?
– Так кровотечение оста… Стуки! Вечно ты надо мной смеешься!
– Ты еще и не того заслуживаешь. Помнишь апрель девяностого года?
– Нет.
– Здесь, в Венеции. Кто-то позвонил из ближайшей к школе телефонной будки и предупредил о заложенной в здании бомбе. И нам с тобой пришлось целую неделю дежурить около того телефона-автомата. И вдруг, в одно грозовое весеннее утро, ты объявил, что знаешь, как найти виновника. Ты куда-то испарился и через полчаса повел меня к школе, из которой в тот момент выводили учеников из-за очередного предупреждения о минировании.
– Точно! Все мокрые от дождя, как лягушата. И из окна школы напротив один парень кричит девушке на улице: «В этот раз это не я!»
– Ты мне сказал: смотри, вот он, наш телефонист. И это был именно он, влюбленный по уши и срывающий уроки в школе, где училась его девочка, чтобы пойти с ней погулять в парке.
– Мы его тогда просто отпустили. Что еще с ним было делать?
– Так это ты позвонил тогда в полицию? Допустил, чтобы детей вывели на улицу в такую погоду?
Скарпа начал что-то пространно объяснять о стратегиях расследования и о своих осведомителях, но Стуки его уже не слушал. Инспектор как-то странно стал всматриваться вдаль: временами ему казалось, что у моста сидит сама Дева Мария в развевающемся на ветру плаще и смотрит на них ласковым взглядом.
– Стуки, а помнишь польских монахинь?
– Каких именно?
– Которые из под полы торговали реликвиями.
– Нет, сейчас не припомню. Какая длинная Венеция, когда теряешь кровь, – процедил сквозь зубы Стуки.
– Потерпи, мы уже у моста Пиован.
– Сколько ступенек в этом городе! Я начинаю понимать туристов.
– Держись, друг, уже немного осталось. Мы на Калле-Ларга-Джачинто-Галлина. Ты помнишь, кто это – Джачинто Галлина?[20]
– Та, которая в бульоне?[21] – заплетающимся языком спросил Стуки.
– Ну все, дошли, – пытался подбодрить друга Скарпа, который уже практически тащил Стуки на себе.
– Лошадь… она шевелится.
– У памятника Коллеони?[22] Нет, она стоит смирно. Это ступени шатаются.
– Дурак.
– Стуки!
– Мы уже на площади Дзаниполо?..
– Я что, вырубился?
– Да, ты был в обмороке.
– Не может быть!
– Ты, Стуки, как только увидел двери больницы, сразу потерял сознание. Я донес тебя на руках до скорой помощи, как свою невесту. Медсестры, наверное, кое-что о нас подумали.